Ольга Елизарович - Тихая сапа

© Ольга Елизарович, 2015

© ООО «Написано пером», 2015

Главное содержание повести, как и всего моего творчества, – жизнь. Считаю, что самые захватывающие сюжеты, – это те, которые произошли на самом деле. Автору надо только отсечь ненужное и скомпоновать интересное. Поэтому очень важна степень художественности языка повествования. Он должен быть абсолютно литературным. К тому же считаю, что все события должны быть подлинными до малейших деталей, а также своих мыслей в то время и (по возможности) реплик персонажей.

Повесть «Тихая Сапа» описывает жизнь подмосковной школы. Несмотря на детскость темы, произведение отнюдь не предполагает детского читателя: язык не упрощён, проблематика не облегчена. Это – взрослое размышление на детскую тему. Произведения о детях в современной литературе являются преимущественно юмористическими, уважительно подтрунивающими над детскими проблемами. В данной повести ожидать этого не следует, хотя естественный юмор в ней присутствует в необходимом количестве.

Повесть была написана в виде заметок в конце 60-х, а скомпонована в 1976-8 году и представляет события 60-х годов, увиденные глазами ребёнка (школьницы). С течением времени вспоминались другие эпизоды и знаменательные высказывания, которые цепкая детская память хранила не разобранным архивом для будущего осмысления и утилизации, – они вносились в ткань повести по мере вспоминания.

Родители скрыли от меня, что теперь я буду учиться в школе для дураков.

Город, в котором маме посчастливилось получить квартиру, был новый, и рос он гораздо быстрее школ. А в 1964 году заселили чуть ли не целый квартал. Директора школ неистовствовали на партсобраниях в Гороно, со слезами доказывая свою полную несостоятельность перед растущей лавиной школьников, и однако, покорно смолкали, слыша в ответ опасную формулу – «партийное задание». Все школы города и так уже перешли на три смены, для некоторых параллелей уже разменяли литеру «Ж», а половодье грозило перекинуться и на следующие буквы алфавита. Количество учеников в классах угрожающе зашкаливало за списочный номер «сорок», и это уже становилось смертельно для учителя, вынужденного теперь проявлять всё хитроумие Али-Бабы. Наконец пришлось вспомнить про пресловутую Тринадцатую школу – для умственно отсталых детей. Решено было организовать там Филиал, растворив состав этой школы среди обыкновенных учеников.

Родители самоотверженно топтались в приёмных всех директоров близлежащих школ и везде встречали искреннее сочувствие и соболезнование. Но особенно ласково принимало всех городское ОНО, указывая единственный неиспользованный выход – школа номер Тринадцать. И родители с ужасом замолкали, понимая, что такой номер просто так не дают.

– Как-нибудь перекантуемся, – мудро улещивало ОНО, – а в будущем году сдадут новую школу на полторы тысячи мест. Так что неграмотными не останетесь.

Школьники шестидесятых годов были последним поколением, которое ещё училось писать вставными пёрышками, макая их в чернильницы-непроливашки. На уроках чистописания старательно выводились каллиграфические буквы с нажимом и волосяными линиями, а прописные – с завитушками в стиле рококо. Это было единственное поколение школьников, захватившее затем писание авторучками, которые ненадолго пришли на смену перьям, – в них поршнем закачивались чернила. Девочкам в те времена полагалось носить коричневое форменное платье с белым воротничком и манжетами. Поверх надевался чёрный (а на торжества – белый) фартук с романтическими оборками и крылышками на плечах – по образцу гимназисток XIX века. Мальчики успели поносить серые гимнастёрки с форменной пряжкой на ремне, а к ним – фуражку с кокардой – тоже как гимназисты. Советским же обязательным атрибутом школьной формы были октябрятские звёздочки с портретом младенца-Ильича – у первоклассников, затем красные пионерские галстуки – «частицы родного знамени», и у старших – комсомольские значки. Восседали же все эти «господа гимназисты» за настоящими партами – специальными столами исторической конструкции – для чтения и письма с прямой осанкой.

Все эти излишки «благородности» отмирали у меня на глазах, год от года интенсивнее преобразовывая «гимназистов» в многоуважаемых хулиганов или будущих административных роботов, проходящих отладку. Однако от особо «свинцовых мерзостей жизни» родители до сих пор ухитрялись меня отгораживать – пока не получили новой квартиры в новом заводском городе, где не хватало школ. И первого сентября, не подозревая подвоха, с обычной своей покорностью, коей требует от нас жизнь в обществе, я появилась с цветами в руке в красивом деревянном здании Тринадцатой школы, располагавшейся в старинной усадьбе. К счастью, мне не грозила унизительная беспомощность новичка, особенно мучительная в детском коллективе, ибо со мной была подмога – Галя Залётко из соседнего барака, тоже ученица пятого «В» класса – а это означало многое. Во-первых, можно было целиком занять подходящую парту, не опасаясь соседства нежелательного субъекта.

Мне сразу понравилась учительница – полная яркая блондинка с модной причёской «бабетта» (или, по-народному, «приходи ко мне в пещеру»), в красной кофте затейливой самовязки, она вызывала ощущение надёжности. Я уже знала со времён детского сада, что воспитатели – это сила прежде всего карательная, но ещё верила в возможность заступничества с их стороны, в чём чрезвычайно нуждалась по весьма прискорбной причине – я носила очки. То есть была причастна к одному из тягчайших детских преступлений того времени (другими являлись «жиртрест», «слабак» и «еврей»). Вероятно, ненависть к очкам исходила из высших инстанций, в связи с чем оправы производились особо уродливых форм и расцветок, а для удержания их на носу требовалась немалая сноровка и слегка запрокинутое положение лица. Прыгать в них почти не представлялось возможным.

Редина Нина Николаевна, мой новый классный руководитель, была молодая учительница математики, только этой весной окончившая вечерний пединститут и защитившая таким образом право перейти в среднюю школу вместе с бывшим своим четвёртым «В». Она являлась человеком самых активных жизненных позиций – иначе бы ей просто не справиться с боевой ролью советского учителя. Жизнь и профессия так отточили в ней пробивные способности, что её, конечно же, мало затронули бы нежелательные перемены в школе. Тем не менее, как «кандидату в члены партии» и как «молодому сознательному товарищу», ей пришлось вместе со своим сильно поразбавленным классом отправиться Первого сентября в злополучный Филиал – «школу для дураков».