М. Таргис - Сумеречная мелодия

– Прости. Я просто хотел посмотреть одно место.

– Ты отсюда родом, что ли? Знаешь эти места?

– Я здесь… жил некоторое время, – замявшись, ответил Цеста. Павел кивнул и не стал дальше расспрашивать. Еще не прошло и десяти лет с окончания войны, и у многих вопросы о прошлом вызывали болезненные воспоминания.

Солнце стояло в зените, заливая весенним жаром пустынные невозделанные поля. Павел снял пиджак и нес его на согнутом локте. Цеста расстегнул легкую курточку. Они зашли в светлый и веселый – без подлеска – дубово-березовый лесок, или, скорее, разросшийся без хозяйского пригляда парк.

В какой-то момент, свернув за холм, они увидели обсаженный кустами сетчатый забор. Сетка у одного из столбов была отодрана, и судя по всему, ее довольно часто отгибали. Протоптанная тропинка выбегала из-под дыры в заборе и сливалась с той, по которой шли двое мужчин. Цеста остановился, глядя на дыру со странной, не лишенной нежности улыбкой.

– Годы идут, а ничего не меняется, – заметил он.

Прикинув расстояние, Павел сообразил, что где-то здесь, за забором, должно находиться желтое здание, которое они видели с дороги.

– Интернат какой-то, что ли? – поинтересовался он.

– Вроде того.

– А это – твоих рук дело? – Павел кивнул на отогнутую сетку.

– Отчасти, – бросил Цеста и пошел по тропинке дальше.

В конце концов им неизбежно должна была встретиться река, о которой Павел уже успел забыть. Впрочем, Цеста вывел его как раз на место переправы, которое на карте не было отмечено и о котором знали, вероятно, только те, кто протоптали здесь узкую, почти затерявшуюся в зарослях крапивы стежку. Реку перегораживала груда больших плит – возможно, останки древнего моста, разрушенного, судя по всему, еще при Марии-Терезии. Плиты лежали вкривь и вкось, образовывая запруду, при сильных дождях вода, видимо, переливалась через них. Некоторые плиты были влажны и даже на глаз казались угрожающе скользкими.

Павел снова с жалостью посмотрел на свои туфли, прикинул, не закатать ли немного брюки, но Цеста уже отправился форсировать водную преграду. Легко взбежав по мокрой наклонной плите, он остановился, балансируя на ее ребре, повернулся и протянул Павлу руку.

– Давай, поднимайся. Я тебе кое-что покажу.

Павел тяжело вздохнул, бросил последний печальный взгляд на обувь и схватился за тонкую почти по-женски руку Цесты. И едва тут же не отпустил: рука оказалась неожиданно горячей. Павел озабоченно взглянул Цесте в лицо – нет ли у него жара? Глаза певца блестели, но скорее от возбуждения, а рука его держала крепко при всей своей видимой хрупкости. Тем не менее Павел старался ступать осторожно, подозревая, что если он сорвется в реку, то своим весом утянет Цесту за собой.

Через несколько минут они оказались на твердой земле, и Павел не без сожаления выпустил тонкие, сильные пальцы Цесты.

Тропинка совсем пропала в зарослях дикой малины, но Цеста хорошо знал направление. Еще через четверть часа, преодолев довольно крутой подъем, они взобрались на вершину холма и оказались среди замшелых, заброшенных много лет назад руин.

– Вот, собственно, это я и имел в виду, – Цеста не спеша вступил в кольцо осыпающихся стен, жадно оглядываясь.

– Замок не средневековый, – заметил Павел, внимательно рассматривая едва различимые элементы декора. – Где-нибудь начало XVII века.

– Говорят, его впервые сожгли в Тридцатилетнюю войну, еще не успев достроить, – сообщил Цеста. – Потом в полуразрушенном здании ютился всякий сброд…

– Тебе не кажется, что тут опасно? – Павел озабоченно оглядывал обнаженные перекрытия из прогнившего насквозь дерева, угрожающе темневшие над головой.

– Наверняка, – беспечно согласился Цеста. – Тут постоянно что-нибудь обваливалось, – и без лишних разговоров он вошел внутрь утратившего всякий вид здания.

Помещение, в котором они остановились, было небольшим по площади, но высоким – возможно, когда-то это была башня. В полуразрушенный потолок вливались солнечные лучи, было видно, что наверху возвышаются остатки стен следующего этажа.

Цеста присел на опрокинутую тумбу, осматриваясь с видом хозяина, после долгого отсутствия вернувшегося домой. Он задержал взгляд на нижних ступенях разрушенной лестницы – на высоте в полтора метра она заканчивалась пустотой, и только метрами двенадцатью выше виднелся кусок площадки с остатками ажурных перил.

– Такое не могли устроить в Тридцатилетнюю войну, – раздумчиво заметил Павел.

– Да, с той поры сохранилась вполне благоустроенная руина, – согласился Цеста. – Это уже нацисты разбомбили ее вконец. Кажется, тут был штаб местных сил Сопротивления, что ли? Да и мирные жители тут прятались. Мы с парнями здесь часто бывали… Находили какие-то самые обычные вещи… Патроны, разумеется, и всякую дрянь…

– После войны?

– Да. Я жил здесь уже после войны, – снова как-то с запинкой ответил Цеста.

– И никого тут не засыпало? – Павел кивнул на висящие в пустоте хрупкие даже на вид арки из облезлого кирпича.

– Как будто нет. Разумеется, нам не разрешалось здесь лазать. Подойди, – Цеста похлопал по тумбе рядом с собой, и Павел присел рядом, задев коленом бедро Цесты. Тот автоматически подвинулся.

– Посмотри туда, – Цеста протянул тонкую сухую руку, указывая на площадку лестницы над ними. Видишь там что-нибудь светлое?

– Что-то есть. Как будто теннисный мячик, – кивнул Павел и взглянул на певца.

– Значит, он все еще там.

– А ты не видишь? – Павел снова встал на ноги, выпрямившись во весь свой высокий рост. Белое пятнышко ясно выделялось меж облезлым кирпичом на краю площадки и отброшенной стеной глубокой тенью. – Почему ты не носишь очки с таким зрением?

– Стоит только начать, и уже от них не избавишься, – отрезал Цеста. – А как я буду выглядеть на сцене?

– А машину водить?

– Я вижу достаточно хорошо, мне хватает, – Цеста тоже встал со своей тумбы, по-прежнему глядя вверх. – У нас было такое… поверье… Как думаешь, ты мог бы достать этот мячик?

– С ума сошел?

Павел окинул взглядом стены, в которых было порядочно выщербленных кирпичей и неровностей, но недостаточно глубоких, а главное – крайне ненадежных. К тому же казалось, что сами стены могут обрушиться в любой момент. Лестничная площадка, висевшая над пустотой без всякой опоры, цепляясь только за стену и держа немалый вес едва различимого в тени мусора, тоже доверия не вызывала. Если бы даже удалось вскарабкаться по стене на один уровень с ней, ступить на нее было бы верной смертью.

– Изощренный способ самоубийства, – подвел итог Павел и обеспокоенно покосился на Цесту, опасаясь, как бы тому не вздумалось попробовать забраться туда прямо сейчас.