Любовь Кукушка - Английские ботиночки

– Отстаньте от меня, товарищ майор. Я ребятам пожалуюсь на ваше поведение, – наивно заявила Нина, на что Балагур расхохотался и сказал:

– Дурочка молодая. Тут некому жаловаться – мамы, папы нет.

Нина отчаянно сопротивлялась. В один день она решила идти в штаб армии с рапортом обо всей этой ситуации. Не прошла она и трёхсот метров, как её нагоняет на коне майор и наставляет на неё пистолет. На всю жизнь запомнила, как чёрное дуло пистолета смотрело ей в лицо, а майор командовал:

– А ну, поворачивай назад! Я не шучу. Застрелю – и никто не узнает, где могилка твоя.

Давясь слезами и чувствуя свою полную беспомощность, она побрела обратно. Видя всю эту ситуацию, её утешила взрослая медсестра:

– Смирись, – сказала она. – Тут всё равно не один, так другой полезет к тебе. А этот – видный, майор. И никто уже не посмеет тебя тронуть. Старайся только не забеременеть. – И медсестра дала ей несколько советов опытной женщины – как предохраниться.

Нина тяжело вздохнула и сказала:

– Наверное, я бы не решилась пойти на войну, если бы не гибель бабушки. Я тогда, узнав, что бабушку заживо сожгли, задохнулась от горя и ненависти. Она ведь несколько лет была мне вместо мамы. Я её очень любила.

Так Нина дошла до Берлина. Без ранений, контузий и травм. И вправду её Бог охранял. Чуть не впервые выпила свои фронтовые сто грамм за Победу. Ведь она всегда причитающийся ей спирт меняла на сахар, хлеб. Пить в армии так и не научилась. Участвовала в Белорусской, Восточно-Прусской и Берлинской наступательных операциях. Расписалась на Рейхстаге. Еле нашла место, где расписаться. Всё уже было в автографах.

Всех переполняла огромная радость от осознания конца войны, но Нину уже тошнило, и юбка на талии не сходилась. Это для неё была большая беда, навсегда придавшая горький привкус той великой радости.

Вернулась она в мае домой на свою Красную Горку – с Победой и животом. Майор уже стал подполковником. Провожая её в Москву, он обещал приехать за ней, как только его отпустят из Германии. Нине он был так же противен, как и раньше. С омерзением она вспоминала, как ей никогда не хотелось с ним спать и как он практически всегда её насиловал – против всякого её желания и даже без согласия. Наверное, женщина такое простить не может. Ни за какие «златые горы и реки, полные вина».

Дома были, конечно, недовольны таким поворотом событий. Но куда деваться – дело житейское. Родители решили в связи с надвигающимися обстоятельствами купить козу, чтоб в доме было молоко. Отец приволок откуда-то огромную плетёную корзину – и мама сделала в ней постельку для ожидавшегося младенца. Мама всё рылась в старом барахле – искала изношенные простыни и полотенца. Они мягкие от старости и потому очень хороши для тельца младенца – надо же наделать пелёнок. Жизнь продолжалась.

Папаша после войны устроился бухгалтером в райпотребсоюз. И часто квартальные и годовые отчёты он делал дома. К нему приходили молодые, весёлые бухгалтерши, пронося в газетке замаскированную бутылочку. Они запирались в комнате и делали отчёт. Время от времени оттуда доносился развесёлый смех. Маму это всегда раздражало.

Один раз беременная Нина оказалась свидетельницей такой картины. Из комнаты вышел раскрасневшийся весёлый папаша в белой рубашке и сказал жене:

– Дуся, организуй-ка нам чайку, чтой-то мы изустали от этих цифирей. Поставь нам самоварчик.

Тут же, во дворе, стоял самовар с трубой, а около него – ведро с остывшими чёрными углями. Мама взяла это ведро и одела папаше на голову со словами:

– Вот вам самоварчик, Александр Васильевич! А вот вам дебет с кредитом и с цифирьями в придачу!

Папаша замер, весь обсыпанный углем и золой. Нина испугалась и в то же время чуть не расхохоталась – отец был похож на чёрта, только без рогов. Но папаша скандала устраивать не стал – было стыдно перед девками-бухгалтершами. Он отряхнулся, перевёл всё в шутку и удалился. Да и Нины он побоялся. Она бы мать в обиду не дала. Дочь после фронта стала взрослой. В голубых её глазах застыли льдинки. Как потом с сожалением говорила Нина Александровна: «На войне я слишком рано повзрослела».

Живот становился всё заметнее, сроки приближались. В Москве началась сухая, тёплая осень. Нина развешивала во дворе свежевыстиранное бельё. Вдруг поясницу прострелило, как пулей прошило, и всю её опоясала тупая, тянущая боль. Нина сначала с испуга присела, а потом нарастающая боль и страх погнали её в дом. Согнувшись, придерживая снизу живот, она забежала в комнату к матери. Та всё сразу поняла: «Началось! Пошли скорее в роддом!». Благо он был недалеко. Мать схватила приготовленный заранее узелок с вещами, и они пошли.

Всю дорогу Нина от боли то и дело сгибалась пополам и старалась присесть на какой-нибудь камень. Мать не позволяла, кричала ей: «Не садись! Нельзя! А то ты мне тут на дороге в канаве родишь! Что я буду тогда делать?». В общем, еле успели добежать. Роды были лёгкие и стремительные. Родился очаровательный толстый карапуз.

«Смотри, какой у тебя шикарный сын», – улыбалась акушерка, показывая ребёнка. Нина безразлично посмотрела и подумала с досадой: «Ах, да зачем же мне всё это?». Так и пошло. Ненависть к Григорию перешла в нелюбовь к сыну. Зато дед сильно полюбил внука. Несколько лет Генка в прямом смысле слова не слезал с дедовых плеч. Куда бы дед ни шёл – на плечах неизменно возвышался внук.

У Нины началась грудница. Температура под сорок. Грудь в нарывах, боль несусветная – рукой не двинуть. Уже врач решил резать грудь, и тут пришло облегчение – нарывы прорвало, температура спала. И жизнь наладилась. Только вот Нина уже не могла кормить грудью. Выручала коза. Разбавляли её жирное молоко и кормили малыша. Тут и приехал за Ниной подполковник. С огромным немецким чемоданом подарков.

Отцу жених понравился. Серьёзный, грамотный, перспективный. Гимнастёрка орденами и медалями звенит. Они очень быстро нашли общий язык. Чарочка со стола не сходила. Беседы лились рекой.

Военная тема для мужчин ведь неисчерпаема. Подполковник доложил, что из Германии его не отпустили. Назначили комендантом города, и ему предстояло пробыть там ещё несколько лет. Он приехал зарегистрировать с Ниной отношения и забрать её с сыном в Германию. Отец расположился к нему всей душой и не сомневался, что Нинку они уломают.

– И распишем, и проводим, – заверял пьяненький Полубояринов.

Не тут-то было. Нина сторонилась Григория как чумы. Она запиралась в комнате и не отвечала на стук в дверь. Когда он попытался её обнять и поговорить, она ему сказала:

– Это там я была беспомощна и беззащитна, и ты этим пользовался, а здесь ты меня не достанешь. Уезжай и забудь дорогу сюда!