Сергей Ильичев - Заветный Ковчег

P.S.Через 100 лет после смерти уже капитан-лейтенанта Ильина Император Александр III пожаловал из собственных средств тысячу рублей на памятник герою.

К 125-й годовщине Чесменской битвы, в 1895 году обелиск из красного гранита был установлен.

И уже в наше время приказом Главнокомандующего ВМФ России В. И. Куроедова (№ 395 от 15 октября 2000 г.) базовому тральщику «БТ-40» Черноморского флота присвоено имя «Лейтенант Ильин». Осуществлено это в целях военно-патриотического воспитания и сохранения традиций отечественного флота.

Старая усадьба Гарусово, что на озере Удомля, была во владении отца графа Алексея Андреевича Аракчеева. Родился ли там этот будущий державник и патриот – доверенное лицо императора Павла I и военный министр правительства Александра I, мы ни утверждать, ни оспаривать не станем. Но об одной истории, которая произошла в тех местах уже в наше время, мы вам все ж таки поведаем.

Для начала уточним, что хорошо сохранившееся крепкое здание усадьбы Аракчеевых, слава Богу, разбирать и перевозить (а это часто практиковалось в советское время) куда-либо не стали. А потому в нем поочередно располагались всевозможные советские учреждения. Во время войны там размещался детский дом. Далее какое-то время он оставался бесхозным, пока в конце 1960-х годов его не стали сдавать в аренду. Одним из таких арендаторов в 1972 году стала ленинградская художественная школа. А вместе с учащимися в сей дом промыслом Божьим поселился и молодой художник Константин Иванов, чья жизнь с того самого момента оказалась тесно связанной с удомельской землей.

Почему это произошло, спросите вы меня?

Отвечу! Снова с нечаянного случая.

Случилось же следующее. Константин Иванов начал ремонт выбранной им для своего жилья и работы мансарды того самого особняка усадьбы Аракчеевых.

И вот под слоем обоев им были обнаружены некие старинные документы, более напоминавшие рукописи или, что точнее, писанные старинным шрифтом, а оттого и трудночитаемые письма.

Не станем упрекать тех, кто умудрился по своему неприкаянному равнодушию сие сотворить. Однако же у художника хватило терпения аккуратно все расслоить, очистить и просушить. И уже под вечер при свете керосиновой лампы он попытался прочитать то, что неведомыми путями попало ему в руки.

А когда начал читать, с трудом проникая в смысл и описываемое время, то настолько увлекся, что не заметил, как пролетели день и последующая ночь.

То, что он читал, все более напоминало ему современный и захватывающий исторический роман. Более того, он сразу понял, кто и с кем вел ту самую обнаруженную им переписку.

И в какой-то момент тут, очевидно, сказалось время, проведенное им без сна: ему даже показалось, что в свете керосиновой лампы он уже видит и слышит саму беседу, невольным свидетелем которой в тот момент становился.

Беседу между графом Алексеем Андреевичем Аракчеевым и Михаилом Михайловичем Сперанским, названным уже нашими современниками человеком – символом либеральных и прозападных сил того периода расцвета государства Российского.

Они оба находились, по всей видимости, в графской библиотеке. Книг, расположенных по стенам (а граф был известным любителем собирания редких книг), было немерено – предположительно, более десятка тысяч. Граф ловко извлекал те, что ему могли понадобиться в ходе беседы, открывал необходимые места с цитатами по заранее вложенным закладкам, и было понятно, что он готов к беседе, которую сразу же и начал его гость.

– Испытывая необыкновенное уважение и истинное благоволение тому, с каким отношением вы, милостивый ревнитель отечества, относитесь к такой спорной фигуре, как Иоанн IV, – говорит графу Аракчееву Сперанский, – не могу согласиться с вами в том, что «воцерковленное», как вам видится, мироощущение царя оказалось не по зубам осуетившимся нашим историкам…

Аракчеев начинает цитировать по памяти главу из Евангелия от Марка: «Еще ли окаменено сердце ваше имате? Очи имущее – не видите, и уши имущее – не слышите». Не так ли сам Господь обличал маловеров? Так сказал бы и я в ответ вам и многим. Только окаменевшее неверием сердце влечет за собой слепоту духовную, лишив наших историков возможности и желания увидеть сквозь туман наветов и клеветы настоящего Иоанна, услышать его искренний, полный горячей веры голос…

Граф Аракчеев берет в руки некую рукопись, что загодя была приготовлена для беседы и теперь лежала на его столике, и далее уже читает вслух: «…Тело изнемогает, болезнует дух, раны душевные и телесные умножились, и нет врача, который бы исцелил меня…»

Тут граф на мгновение прерывает чтение и, видя, что Сперанский внимательно слушает его, продолжает: «Ждал я, кто бы поскорбел со мной, и не явилось никого; утешающих я не нашел – заплатили мне злом за добро, ненавистью – за любовь…»

– Еще две такие цитаты, – не выдерживает Сперанский, – и можно будет считать, что по благочестию своему Иоанна можно сравнить разве что с Тишайшим, царем Алексеем Михайловичем.

– Когда же вы перестанете ерничать, милостивый сударь? – спокойно ответил ему Аракчеев. – Да будет вам известно, что вся личная жизнь царя имела подвижнический характер. Возьмите для примера Александровскую слободу, куда царь приезжал, чтобы вырваться из церемонного и чинного порядка государственной жизни с его обязательным сложным этикетом и неизбежным лицемерием… Эта слобода, собственно, и была его личным монастырем в миру, а несколько сотен ближайших опричников составляли его братию. Себя же он называл «игуменом всея Руси».

– Так и постригся бы, что же не давало? Или грехи в рай не пускали? – спрашивает графа Аракчеева ироничный Сперанский.

– Иоанн не раз хотел постричься, и последний раз, если не ошибаюсь, сразу же после смерти сына в 1581 году. Лишь единодушная мольба приближенных предотвратила осуществление этого намерения. А чтобы закончить о слободе, добавлю. Опричная братия носила монашеские скуфейки и черные подрясники. Жизнь в слободе, как и в монастыре, регулировалась Уставом, написанным лично царем. Он же звонил к утрени, в церкви пел на клиросе, а после обедни, во время братской трапезы, по древней иноческой традиции читал для назидания жития святых и святоотеческие поучения о посте, молитве и воздержании…

– Знакомо нам это воздержание, – промолвил Сперанский.

– Предположим! – снова спокойно ответил ему граф. – Не могли б вы мне, как православный православному, как брат брату во Христе, сказать, как много времени проводите вы в храме и по скольку земных поклонов в день бьете?

Михаил Михайлович промолчал.