Сергей Ильичев - Неопалимые

Вскоре отряд конников достиг Перекопской крепости, перегородившей путь на Крымский перешеек турками в самом узком месте. Проход был только через ворота крепости и его хорошо охраняли. Никто не мог проехать, не заплатив таможенной подати на ввоз раба, да и каждый раб переписывался турецким чиновником, сидящим под навесом и наблюдающим за тем, в какой день, для кого и сколько было пропущено рабов.

Старик-купец, казалось, с полным безразличием взирая на эту процедуру, обратил внимание на то, что два десятка всадников сопровождали всего одного плененного человека. И если принять во внимание, что часть одеяния пленного незнакомца разметалась в пути, он понял, что везли женщину. И, очевидно, не простую.

Купец с кувшином в руке подошел к тому из отряда, на ком был халат из яркой ткани.

– Не желает ли господин воды? – спросил он, низко склонив голову и одновременно пытаясь получше разглядеть укутанную в ткань пленницу, но в этот же миг получил обжигающий спину удар плетью от того воина, который и вытащил боярыню из огня.

Единственное, что он смог в тот день узнать, уже от людей из окружения чиновника-турка, что всадники были людьми важного вельможи и приближенного великого хана Девлета-Гирея – мурзы Селима… И этого единственного раба, а точнее рабыню, везли ему.

Вскоре отряд продолжил путь в сторону столицы крымского хана – цветущего Бахчисарая. Анна могла видеть кибитки пастухов и цветущую зелень, отары овец и табуны лошадей. Несколько раз они проезжали мимо гордо вышагивающих верблюдов, между горбами которых дремали купцы.

Еще несколько дней пути, и отряд прибыл на место.

Старшая жена мурзы с высохшим злым лицом, к которой и привели новую рабыню, когда осматривала Анну, сразу заметила, что молодая боярыня на сносях… О чем и сообщила своему мужу мурзе Селиму.

А далее произошло нечто, что до определенного времени просто не укладывалось в голове молодой женщины и матери, а именно: ее поместили в отдельную комнату, дали возможность разродиться мальчиком и даже первое время кормить новорожденного младенца грудью.

Этого младенца и своего второго сына она нарекла именем Владимир…

Здесь нужно признаться, что мурза Селим испытывал необычное влечение к своей рабыне, более того, если кто-то и каким-то образом видел русскую рабыню, то ему каждый раз предлагали за нее огромные деньги. Но что-то необъяснимое каждый раз заставляло его не только отклонять эти щедрые предложения, но и самому не касаться ее. К тому же он-то хорошо знал, чьею женой была его невольница, и, возможно, надеялся на богатый выкуп, который можно было получить за молодую боярыню.

Более того, он содержал невольницу наравне с женой. Ей было дано возможным выходить с другими на рынок, так как знали, что ее малолетний сын крепче любой охраны и не даст ей убежать. И когда всевозможные купцы приносили в дом мурзы Селима всевозможные товары и сладости, то ей в числе иных было разрешено выбирать себе подарки.

Однажды в доме мурзы Селима появился знакомый нам старик-купец, который нечаянно встретил невольницу у Перекопской крепости. На этот раз он принес в дом золотые кольца с драгоценными камнями, серьги с подвесками из кораллов, ожерелья, украшенные бирюзой, всевозможные заколки и застежки.

Когда невольница на несколько минут осталась без надзора, старик-купец неожиданно обратился к ней на родном языке.

– Кто ты будешь, матушка? – тихо спросил он.

Невольница от неожиданности вздрогнула.

– Боярыня Анна Ногина… – тихо ответила она.

– Жена Ростислава? – уточнил старик.

Женщина кивнула.

– Если у вас будет возможность, – заговорила она, почувствовав надежду, – сообщите мужу, что у него родился сын… И наречен он именем Владимир…

Когда в гостиную вошла старшая жена мурзы Селима, невольница, приложив к груди ожерелье, рассматривала свое отображение в венецианском зеркале.

Но вот однажды через двор, где находилась боярыня с подросшим пятилетним сыном, прошел дервиш. Он лишь мельком взглянул на мальчика, а потом о чем-то тайно переговорил с мурзой Селимом, и уже вечером мальчика забрали от родной матери, перевели на мужскую половину, а буквально на следующий день, неожиданно для многих непосвященных и с болью для матери, он был обрезан и наречен именем Уру… что означало «великий»…

С этого момента Анна имела возможность лишь изредка видеть сына и благодарила Бога за то, что успела вложить в его память и сердце родной язык, но далее воспитанием мальчика, равно как и последующим обучением, занимался уже другой человек… Для всех обитателей улуса этот человек был простым дервишем, или монахом в нашем толковании. Но одного его слова было достаточно, чтобы кочевые юрты были собраны и караван начал движение в указанном им направлении.

Иногда он забирал мальчика с собой и пропадал с ним по несколько недель, уходя в горы или в пески. Он никогда не брал с собой ни еды, ни палатки, ни охраны… Чем жил, чем питался, чем занимался – оставалось для всех загадкой, но подросший отрок каждый раз возвращался жизнерадостным и румяным.

Последующие десять лет его жизни прошли уже вдали от родной матери и лишь наедине с дервишем…

И вот теперь, будучи подаренным крымскому хану Девлет-Гирею, Уру, сын боярыни Ногиной, вошел в его ближайшее окружение.

В 1572 году Пасха была поздней. Вокруг монастыря уже высились поселения, избы стояли в обрамлении зелени и яблоневого цвета. Торговые ряды в святочные дни от изобилия не ломились, но каждый хозяин приберег что-то и на красный день. Детишки весело трезвонили на колокольне… Чувствовалось ощущение праздника, народ словно забыл, что еще недавно свирепствовавшая чума и голод на пару подобрали чуть ли не треть населения страны.

Наместник Алексей Ногин сидел в трапезной с архимандритом Сильвестром. Они разговлялись яйцами, куличами и кулебякой с осетровой визигой. Запивали медовухой, черпая ее ковшами из стоящей на столе бадейки, и неторопливо вели беседу.

– Сон мне виделся на днях, Алеша… – начал монах. – Снова земля под ногами горела, а в небе две птицы насмерть бьются. Белая и черная…

– Ведом мне твой сон, отче, – молвил в ответ Алексей. – Девлет-Гирей снова Москву брать хочет. Отец написал, что крымский царь требует от нашего государя возврата Казани и Астрахани, предложив ему вместе с турецким султаном перейти к ним «под начало, да в береженье»…

– Где это видано, чтобы волки овец пасли… – ответил ему Сильвестр.

– А тут еще башкиры восстание подняли… Строгановы с опричным полком вышли на подавление.

– Спаси и сохрани, Господи, отечество наше! – сказал монах, перекрестился и добавил: