Саша Чекалов - Вариант Геры

– Ну что?

– Иди, зовёт. А меня на выставку какую-то послал… Слушай! А как ты вообще узнала, что я работать устроился?

– Подумаешь, тайна… Ну, допустим, позвонила тебе домой, подошла мама твоя. Сказала, что ты на работе. Я удивилась: что ещё за работа! – она мне и объяснила.

– М-да. «Спасибо, мама, за помощь»…

– Ну а что такого-то! Ты что, в секрете держать собирался? Всё равно ведь рано или поздно узнала бы.

– Да нет, ты права. В общем-то, наверно, ничего такого.

…помимо Текучева и Тутаева, в новом конкурсе приняли участие многие не столь известные московские авторы (впрочем, наиболее оригинальные, с точки зрения современных искусствоведов, работы были созданы всё же петербуржцами: Е. Е. Розенталем, К. Р. Басовым и В. Б. Плотниковым).

Оглядка на отданное Николаем распоряжение выбрать для собора какое-нибудь другое, более удачное, место не слишком удачно сочеталась с общим для всех желанием органично включить в исторический центр Москвы новый культурный объект, в то же время придав ему и необходимую композиционную самодостаточность, – хотя любопытные варианты были, были… Так, например, Харитон Николаевич Семитоков полагал, что целесообразнее всего будет возвести собор в Зарядье, по соседству с недавно, на тот момент, возникшим Глебовским подворьем; напротив, Дмитрий Елистратович Болонский, ученик знаменитого Дормейера, был полон решимости развернуть строительство в Среднем Кремлёвском саду, для чего в первую очередь должна была быть снесена Кутафья башня. В проекте же Владимира Ильича Скуратова храм Вознесения Господня также планировалось соорудить в непосредственной близости от Кремля, но – уже на другом берегу: на Болоте…

В итоге разработку проекта, – даже, как ни странно, без утверждения предварительных эскизов! – неожиданно поручили Н. Ф. Танкеру (1792—1883). Историки до сих пор гадают, движением каких тайных шестерён был обусловлен данный выбор, но одно можно утверждать точно, без преувеличения: счастливый этот поворот повлиял на весь дальнейший творческий путь выдающегося зодчего и фактически задал направление целой жизни!

Но, главное, неутомимая деятельность Николая Феоктистовича послужила мощным толчком для окончательного формирования лишь зарождавшегося тогда художественного стиля, снискавшего впоследствии популярность как русско-византийский.

Танкер сумел сделать то, что – столь очевидно, сколь и безупречно! – не удавалось ранее, пожалуй, никому из русских архитекторов: добился полного соответствия самой сути храма её воплощению и… и…

И невольно поражаешься обилию незваных мыслей, роящихся в голове. Мы ведь, как правило, ничего из того, что для нас привычно и естественно, в упор не видим, – а между тем ежесекундно в мозгу у каждого проносятся вереницы импульсов, то и дело сбивающихся в стайки, в причудливые узоры…

Кажется, всего лишь миг пролетел, а сколько всего успело за это ничтожное время передуматься: и что будет дальше; и как сильно способны мы влиять на будущее (если вообще способны); и что следует изменить в первую очередь, чтобы завтрашний день не принёс разочарования…

Иногда подумается вдруг: да пропади оно пропадом… Чем больше размышляешь обо всём этом, тем сильнее опутываешь себя сомнениями в целесообразности того или иного действия. Чем больше думаешь – тем меньше делаешь.

А потом, по прошествии какого-то времени, остановишься, оглянешься назад и… обнаружишь, что ни на шаг не продвинулся в том самом однажды выбранном направлении, ради точного определения которого когда-то было сломано столько копий и компасов.

…Всё вздор! «Не думать, а действовать, доверяясь…» – чему, инстинктам? То есть как раз той составляющей нашей натуры, которая менее всего отражает индивидуальность?! И где же здесь в таком случае простор для выражения личной воли! В чём заключается наше участие в этих самых действиях, если всё, что нами делается, ещё в незапамятные времена запрограммировано природой – для всех и каждого!

Можно ли говорить о сознательных действиях часового механизма – устроенного так, что составляющие его винтики и шестерёнки, даже не подозревая о том, сами делают всю внутреннюю работу?! – тем более если и сам «механизм» считает себя не более чем винтиком или шестерёнкой в необъятном Божественном Замысле…

Что интересно: с последней мыслью ещё как-то можно было бы смириться (во всяком случае, мироощущение, на ней базирующееся, не особенно унизительно), – но ведь вся фишка в том, что… мало.

Мало человеку осознавать себя играющим роль одной из мириад шестерёнок, ему подавай уверенность в уникальности своей роли. Принципиальное отличие от всех остальных винтиков подавай!

Эфедрин сделал последнюю затяжку и на несколько секунд задержал дыхание. Потом аккуратно выдохнул, стараясь не закашляться, сунул пустую гильзу в переполненную пепельницу и откинулся на спинку дивана. Закрыл глаза.

Возник залитый солнцем дворик, виднеющийся в конце узкого, тёмного прохода между теснящимися домами… замшелые кирпичные стены которых, ослизлые от сырости, кажется, стискивают тебя с боков, подталкивают сзади и… выпихивают на открытое пространство, затопленное отвесно падающим из вышины светом. Плохо натянутыми струнами провисают верёвки; трепыхается на ветру, громко хлопая краями при особенно сильных порывах, словно выстреливая, свежевыстиранное бельё.

…Полуголая красавица с младенцем на руках о чём-то яростно спорит с мужчиной хищного вида – повисают в воздухе гортанные междометия, вздымаются к небесам смуглые руки, развеваются вороные волосы…

[ – Ты мне всю жизнь поломала!

– Пойми, ни ты, ни я… мы не принадлежит себе! Ты ведь знаешь, что ему предначер…]

Впрочем, мужчина как раз не в фокусе – изображение всё время расплывается, и на его месте раз за разом возникает нечто новое… Сейчас, допустим, это темноволосый коренастый крепыш бандитского вида, а в следующую секунду уже рослый белокурый детина, слегка, кажется, рыхловатый, – да ведь и рассмотреть-то как следует не успеваешь, потому что через мгновение его сменяет… чёрт, кто-то смутно знакомый! Где же он его мог видеть?

А, ну ясно… Эфедрин удовлетворённо ухмыляется: хорошо, надо думать, вставило. Забыл вот спросить у солнцевских, что на этот раз дали: «Бабушкин сундук» или «Три линии», – надо б выяснить, чтобы в следующий раз взять того же самого.

…Ну классно же! – прямо-таки реальный трип получается… Вот уже и малый заткнулся… перед тем как сказать что-то важное… Что-то очень важное! Всего пару слов, одну только пару! – которая, может быть, вообще всё объяснит и разложит по полочкам – раз и навсегда… Да, вот именно – дело теперь за малым: нужно лишь дождаться, пока эти двое сделают передышку и появится маза вставить хоть слово!.. Нет, продолжают лаяться, шавки оголтелые…