Саша Чекалов - Вариант Геры

(Что, если вдуматься, отчасти и правда: в конце концов, вся наша жизнь – почти непрерывная работа на публику, – есть время привыкнуть…)

Как бы то ни было, уловка возымела действие: когда, терпеливо подождав с полминуты, Герка оторвал наконец взгляд от страницы и устремил его, нарочито рассеянный, в то место, где, по прикидкам, должна была находиться всё ещё пребывающая в ступоре компашка хищников, поражённая и… собственно, поражённая в своих, ну, как бы правах, ага, до сегодняшнего дня неотъемлемых, – он увидел их именно там: бледные, идущие красными пятнами лица, обращённые в его сторону. И что же! – все трое тут же спрятали бошки за колонну.

Странное дело, реванша – которого, казалось бы, следовало ждать если не в тот же день, то, во всяком случае, очень скоро! ждать и готовиться… так вот, реванша не последовало.

Всё-таки счастье – это не просто «когда тебя понимают», а когда понимают – с первого раза.

Одно только неприятно, оказывается: когда идёшь по школе, а все при твоём приближении замолкают и молча расступаются. Словно ты не триумфатор, а… прокажённый! Иов какой-нибудь.

Ну ничего. Скоро всё кончится. Уже отзвенел последний звонок, с понедельника начинаются выпускные…. А там и новая жизнь. Прощайте, гулкие коридоры и разрисованные разноцветной похабенью сортиры. Унылые своды осто… э, опостылевшего за долгие годы «храма знаний», – чтоб ему сгореть, в самом деле…

[…А Он говорил о храме тела Своего…]

И хватит вешать лапшу на уши, это ученье – тьма: смрадная тьма тоннеля… а как раз неученье – свет в конце его! Недаром говорят – «выпуск»…

Грядёт освобождение, новая жизнь. Жизнь с чистого листа, с красной строки… Всё, абзац.

…Тем более что среди авторов многочисленных предложений, участвовавших в конкурсе, были такие выдающиеся русские архитекторы, как Б. Ковригин и В. Сорочинский – всеми признанные мастера и авторитеты в области градостроительства. Сам же Александр, как ни странно, более всего заинтересовался работой малоизвестного живописца Г. М. Айзенштадта (1789—1853) … Но сначала несколько слов о нереализованном.

Поражает вызывающая независимость творческой мысли некоторых претендентов! Например, вышеупомянутый Бертольд Ефремович Ковригин (1739—1826), что называется, отличился: изобразил собор в виде некоего подобия римского Пантеона, полностью лишив, таким образом, свой вариант отличительных черт православной церкви. (Прочие известные нам проекты, включая и представленный Айзенштадтом, по крайней мере, тяготеют к христианским формам.) Также использование смелых решений характерно для эскизов, в изобилии сделанных В. В. Сорочинским, в которых нашли отражение самые прогрессивные идеи того периода. Как жаль, что все они остались на бумаге, но

[…ничего не поделаешь, – бывает. Соберёшься провести усиро-кататэ-тори-куби-симэ, а партнёр твой, вдруг изменив направление движения, всего лишь легонько этак корпусом поведёт: вроде как переводит твою энергию в окружность, чтобы сразу же, естественно, нейтрализовать её из своего центра, – и вот ты уже летишь куда-то вбок, аки шизый сокол под облакы, пока о мат / сыру землю не треснешься… И больше нет тебе ни времени, ни пространства, только Вселенная… Вселенная – как она есть.]

…пожалуй, ничего удивительного. Тому, кто претендует ни много ни мало на бескомпромиссное ниспровержение основ, вместо того чтобы скромно опираться в своих экспериментах на традицию, используя благостную её власть над простыми душами, вряд ли светит что-либо кроме всеобщего недоуменного раздражения (или, хуже того, равнодушия) и скорого забвения: люди не любят, когда их тревожат.

Изгнание поляков из Москвы виделось тогдашнему русскому обществу как триумф нации – но в то же время и как событие, сыгравшее важную роль в мировой истории. Подобным умонастроениям, вообще типичным для того времени, надлежало быть воплощёнными с оглядкой на лучшие достижения ордерного зодчества. Вероятно, это и послужило причиной того, что императору так понравился макет, изготовленный Григорием Мартыновичем: тот не только сумел вложить в классические формы смысл, во всей полноте выразивший идею единства государственного блага и воли народа, но и интерпретировать события отечественной истории, основываясь на системе общечеловеческих ценностей. Впрочем…

Кто-то, сославшись на поздний час и предстоящую завтра пересдачу, двинул до хаты, другие уже давно отдыхали в соседней комнате, сражённые лошадиными дозами «отвёртки», – в общем, де-факто веселье кончилось. Лишь неугомонный Эфедрин, стойкий приверженец прифанкованного саунда старой школы, всё никак не мог отлипнуть от бумбокса, шаря по FM-станциям и в каше всех этих массив-аттак, ганг-старров и прочих колдкатов пытаясь нашарить что-нибудь «соответствующее интимной обстановке»… почему Нинка и решила напоследок сварить кофе.

Акустическая дрожь квадро-колонок равнодушно и беспощадно била клетушку, самонадеянно вздумавшую притвориться ночным клубом. На журнальном столике ритмично позвякивали фамильные рюмки, из которых какой-то шутник успел составить кривоватую пентаграмму. Кисло на подносе нетронутое мясо «по-бургундски». Серьёзно початая бутыль текилы посылала оптимистичные блики из уютного закутка между креслами. И влажно посверкивали глаза Дианы, сидящей напротив. Такие зеленоватые, с расширенными зрачками.

Она улыбалась, но в то же время выражение её лица оставалось неопределённым… и нужно было срочно идентифицировать это выражение! классифицировать его, блин! – однако воспалённый мозг, кажется, был уже не способен даже на самое малое психическое усилие. Только и оставалось, что улыбаться в ответ.

…В перерыве после очередной пары они разговорились. Как показала практика, от пустого трёпа до сакраментальной фразы «у нас с тобой много общего» всего шаг. Герка даже помнил, какой именно: это были слова, невзначай оброненные в промежутке между очередным её ответом на невысказанный Геркин вопрос и логически вытекающим из этого ответа встречным вопросом, заданным Герке (каким – в данном случае даже не важно); конкретно, Ди выдала примерно следующее:

«…Вообще, я часто думаю, кому оно нужно! Бесконечные поиски тайного смысла как раз в тех вещах и понятиях, в которых его труднее всего распознать… хотя вокруг полно всякого такого, откуда смысл просто брызжет! Может быть, я и не права, но только мне кажется… раз ты по-любому догадываешься, что всё вокруг имеет смысл, тогда нечего и рыпаться: искать его специально, найдя – препарировать… Ведь так всю жизнь убить на поиски можно, а собственно жить-то когда!»

Вот после этих слов Герка и заявил, что «и сам часто об этом думал».