Алексей Жак - Дикарь

– «Она знала, где мы проводим вечера!» – поразила его наповал догадка, еще страшнее, нежели само преступление, которое она, по его теперь убеждению, совершила.

Он отбросил ставшую жечь авторучку. Поглядел в окно – уже темно.

– «Светло, темно, опять светло – жизнь проходит. Безобразие… однообразие… дикобразие… как из арбуза сделать зубра?.. ассоциативный ряд… Надо что-то решать. Быть решительным, смелым и… хладнокровным, – почему-то вылезло, скользкое и холодное, как лезвие, резюме. – Нет, отложу до возвращения. Тогда решу, решительно решу. Стартер запускает двигатель – мотор рычит… ведь, бросил же курить… квинтэссенция умозаключений… Второй штурман и его пассия, я еще ничего не сказал о них».

«Молодой парень, лет двадцати, в спутанных волосах хаос, такой же, как везде, – застрочил Сергей беглой очередью из неопасного, возможно, холостого ручного черниломета, – везде, куда не глянь, куда не плюнь. Он числился в должности второго штурмана (минуя третьего), однако едва ли сумел бы дослужиться до сего ранга в плавании, в морских походах. Прохладца, с которой он вел судовые дела, указывала на его полнейшую безалаберность, некомпетентность в этом. Его стезя, его талант нашлись в ином роде деятельности – и это было символично. Он оказался натуральным современником – в эпоху кооперативизма современнее его на судне никого было не найти. И то, что выглядело до сих пор, начиная с семнадцатого года, – с года подмены первоначального материализма на бесхребетный его постпродакшн – дырявую материю, а то и вовсе без нее, одна равнонагая альтернатива, – выглядело и обозначалось на научных диспутах, как аберрация, теперь то и считалось эталоном здорового тела и здравого духа.

Он восхитительно умел распоряжаться чужим имуществом, с несомненными пользой и выгодой для себя. Надо отдать ему должное, он делился с командой, на своеобразный манер, согласуя со своей собственной жадностью (совесть, мораль, принципы – понятия устаревшие, провалившиеся в дырки новейшего материализма), со своей дикой прозорливостью – просто звериное чутьё – границы и пределы благотворительности. Так, с его легкой руки оплачивались ресторанные посиделки, а для тех, кто был тяжел на подъем или стеснителен при людях, для тех, кто предпочитал тихий, рабоче-крестьянский запой, все необходимое для такого мероприятия подавалось на дом, – прямо-таки невероятный по тем временам сервис, зачатки предпринимательства. Но существовали и табу: никому ни-ни, сор из избы не… Смышлёный морской волк угадал, как вождь Ленин, куда вести народ, за какую узду понукать, какими снастями опутать.

А со стороны – анархия: нет власти, нет денег, но все сыты, все довольны, все пьяны. Что еще нужно?

Беда только, что сам Бендер, затеяв витиеватую игру в поддавки с экипажем, не рассчитал силенок – бедный мальчик – и поддался искушению устремиться вслед за пущенным им в свободное плавание потоком людских масс. Его часто видели нетрезвым и в обществе молодой симпатичной особы, по ходившем в народе слухам заключившей с ним романтический договор».

…Сергей перевел дух, оторвавшись от писанины. Ничего не забыл записать? Вроде все про него верно, теперь о ней.

«Пассия, та молодая особа, которая молнией пронеслась на его пути, вдруг завилявшем – оледенело, нечаянная колея, – и которая спасла его на короткое время от отчаяния, от непоправимого поступка, чуть не совершенного им в минуту ревности и пылкой решимости порвать свои чувства на лоскутки, бросить их на ветер, и с его порывом самому унестись далеко-далеко, подальше отсюда.

Как всегда, спаситель Макс, взяв его по-дружески за кадык, увел отпаивать всеми, какие есть, настоями из всех возможных спиртов в ресторан. Не в «Зазеркалье» – это место было ему теперь заказано из-за ностальгического дурмана, витавшего в здешних стенах, – а в иное, совершенное заведение только по тому, что там ничто не напоминало зеркало и его оборотную сторону. Там отмечали подобие корпоратива, где были все свои, или, свадьбу, на которой опять же все свои. Длинный общий стол под одной скатертью, тосты каждые пять минут, похожие, как близнецы, зрелые дамы, напомаженные и с щедрым макияжем на лицах, упитанные мужчины в возрасте, не умеющие танцевать в перерывах между тостами, – все это не было зеркальным отражением молодости, а скорее ее погребением, для чего соблюдают условие: все зеркала драпируются, украшаясь лентой наискось.

Они с Максом хорошо поели, выпили чуть-чуть – этого хватило, чтобы прогнать невзгоды (годы имеют особенность пролетать невзначай), расплатились, оставив официанту на чай, и… он пошел приглашать на танец ее, единственную молодую особу среди ритуальных гостей, пролетевших уже мимо своих танцев и своих ухаживаний.

Здесь следует назвать ее по имени, или придумать таковое, если память буксует. Пусть будет такое имя: Агата. Возможно, так ее и звали. Красивое имя, драгоценное. Высокая – выше Зои на целую голову, крупнее, пожалуй, в бедрах широка, на его вкус, но за счёт роста недостаток компенсировался. Роскошные распущенные волосы жгучей брюнетки касались талии: так рисуют в русских сказках русалок. Темные узковатые глаза на фоне чуть бледного лица, бледнее, может быть, чем следовало, сверкали. Полные губы, тоже в помаде, но скромнее, чем у товарок, вытянулись в улыбке, но не намного утончились. Подбородок круглый, волевой, как говорят про такие подбородки. Открытый для масштабных мыслей лоб. Все перечисленное наводило на итоговое предположение: кто-то в дальнем-предальнем колене монгольской расы смешал свою багряную кровь с голубой богатырской, прилепившись нечаянно на генеалогической березе робким листиком, ну скажем, сакуры из-за скудости степной растительности.

На ней были джинсы, как и на нем, своеобразный молодежный аксессуар, соединивший их невидимой нитью через столики, ведь в таком единстве угадывалась не провозглашенная еще общность. Он счел это за протест ханжеству, игнорирование ошибочного мнения о неприличии случайного наряда. Может быть, это всего лишь не подготовленное решение – она, допустим, не была приглашена и оказалась тут случайно, или ее не предупредили, что предполагается пышное застолье, а сказали о предстоящем чаепитии в кругу сослуживцев, или домочадцев, без лишних церемоний, без модного нынче «фейс-контроля» на входе. Впрочем, какая разница. Forget about it, как скажет в будущем бородатый шеф. Но это будет не скоро, не стоит забегать так далеко – не время, не время».

…Сергей сделал паузу. Ему требовался глоток морозного воздуха и толика вдохновения, ведь недаром его учили умные книжки, что между прямой речью (атрибуцией) следует вклинить некое отвлеченное действо: можно закурить герою, почесаться, помахать рукой или кепкой, лишь бы не болтать без умолку, так как это производит впечатление неестественности, наводит на мысль о манипулировании читателем, попросту – его обмане. Он открыл окно и вспомнил, что бросил курить. Там, в междуречье он, наверное, закурил бы, но это был бы слишком прямой и правильный путь к лаврам, он же всегда, почему-то всегда, выбирал извилистого дублера – не путь, а зигзаг какой-то.