Алексей Жак - Дикарь

«Он назначил ей свидание на послезавтра.

– Завтра я не могу, послезавтра да, хорошо, давай послезавтра, – скороговоркой ответила она.

Следующий день он провел в уборке каюты, ибо неделю уже как жил на «Зеландии», решив сэкономить на гостинице, да и быт наладился на пароходе: вода, свет, канализация, все как в цивилизованном мире. Неужто, кооператив перевел деньги? Похоже на то. Он мел пол, затем мыл его. Протер стол, убрал все ненужное из зоны видимости – спрятал в шкаф и за занавеску. И, тщательно осмотрев подменное постельное белье, перестелил кровать. Остался довольным преобразованиями: чисто, уютно. Каково же было разочарование, почти унижение, – она решительно отказалась идти на пароход.

Они гуляли все по той же улице, единственной в городе К. соучастнице всех измен. У кинотеатра она предложила – он был уверен, заранее предусмотрела – пойти на последний сеанс. Билеты купили на последний ряд. Когда экран вспыхнул, а свет померк, она приготовилась к атаке. Он сомневался минуту-другую, но ощущение исходящих от нее, а не от экрана, флюидов страсти устранило препятствие джентельменского свойства и, отбросив условности, он с готовностью подчинился ее ожиданиям. Агата с жадностью отдалась поцелуям, словно этого век ждала от него. Фильма он не запомнил, да и был ли фильм? Одно мерцание и голоса. Она сползла с кресла, едва не падая на пол, крепко вцепившись, вгрызшись пальцами, ногтями в подлокотники. Он погрузил руку ей между… между… – Сергей замедлил письмо, настырное «междуречье» лезло в голову с отвратительным, пошлейшим панибратством, он замазал жирным шариком авторучки, что хотел написать, и продолжил уже с ровным дыханием – между ее широких бедер. Джинсы – это универсальное изобретение человечества для грубых работ, пришло в нашу повседневную жизнь, чтобы доставлять массу неудобств и в ситуациях, требующих незамедлительных действий, напрочь не пригодное.

Провожал ее он в обессиленном, раздавленном состоянии, ничего не добившись толком, не получив удовлетворения ни от поцелуев, ни от потливого общения с ней. Она была ему безразлична. И ее рассказ о себе пронесся в его мозгу, как метеор, растаяв в атмосфере безразличия, впрочем, будь вокруг них вакуум, слова растворились бы и в нем. Все, что запомнилось: ей восемнадцать лет, у нее есть жених, курсант военного училища, папа – капитан третьего ранга, профессор, преподает в Высшей морской академии то ли штурманское дело, то ли прикладную математику.

Последний сеанс, последний ряд, последний поцелуй, последнее прощай. Еще одно сотрясение дня: Макс сознался, что Агата – та самая пассия штурмана. Пазл сложился».

Сергей встал из-за стола. Замерз. Забыл закрыть окно. Изо рта шел пар при выдохе.

«Пар из купе, паровозный пар. Держу пари…» – мелькнуло в памяти, и он опрометью кинулся опять к столу.

«Держу пари, что это самое лучшее место на свете и меня никто отсюда не выгонит».

Эти слова принадлежали мужчине, который вошел в пивную. Ту самую пивную у проходной, которую так любил Сергей.

«Вслед за мужчиной ввалились веселой гурьбой его друзья. Успокоившись и оглядевшись, они похвалили заведение:

– Как удачно мы попали! Коля, согласись, что это удача.

– Это чудо, поразительное изобилие. Я здесь останусь на всю жизнь.

– Ты только погляди, – не унимались друзья, – тут мясо, сметана – настоящий рай.

– Еще лучше: даже пиво. Как я голоден, съем сейчас все это, – Коля указал на ряд порционных блюд и сглотнул подступившую слюну. – Боже, картофельные цепеллины!

Они сложили в подносы многочисленные тарелки с едой и встали за соседний столик, круглый и высокий, на одной ноге, от того шаткий».

Сергею тогда Коля показался похожим на Караченцова, да и остальные вели себя как актерская тусовка. Он покинул пивную и отправился на железнодорожный вокзал, где в ячейке для хранения багажа лежали две неподъемные сумки, под завязку наполненные продуктами из местных магазинов: колбасы, сыр, творог, мука, крупы, фрукты, консервы. А в кармане его брюк – билет, в котором в графе место назначения впечатано: Москва – Октябрьская ж/д. Он уезжал домой.

Дул пронизывающий ветер и по перрону неслись желтеющие листья кленов, характерными растопыренными двуглавыми остриями цепляясь за рельсы, шпалы. Словно старались, во что бы то ни стало удержаться в пределах железных путей. Они же не могли знать, что через час, после того как пройдет поезд на Москву, беспощадный станционный уборщик сметет их в свой передвижной мусорный ящик и унесет на сожжение, прекратив тем самым их свободный полет, их существование.

Сергею предстояло за десять минут до отправления локомотива забрать вещи из ячейки, добраться незаметным для таможенников до выхода на платформу, и перебежкой – это то с ношей из двух тяжеленых сумок – преодолеть к тому моменту опустевший перрон, запрыгнуть едва ли не на ходу в любой вагон, держа проездной билет для предъявления проводнику в зубах, – а где же еще, – и только потом, отдышавшись, утерев пот, спокойно, насколько это, возможно, продвигаться к своему девятому в середине состава, минуя бесконечные двери и тамбуры.

Наутро столица встретит его сыростью, моросящим дождем и голодным зевом метрополитена заглотнет вместе с остальной рыбешкой, просеивая всех через сито платных турникетов. Мама будет разбирать сумки, вздыхая и качая головой. Он наберет горячей воды в ванну до краев, ляжет на ее дно, как якорь, и забудется, пока не выпарит из пор остатки телесной памяти о женщине. И выйдет чистым, словно агнец, из вод, незапятнанный и обновленный для жизни, в которой впредь не будет более обмана, лжи, предательства и подлости. А будут только искренние чувства, братские отношения и светлая любовь. Очень хотелось верить в это, очень верилось, что так он и будет жить.

…Неделя, погруженная в глубину раздумий, анализа и вслед за тем скорого письма, тоже осталась позади, как все в этой жизни. Как рождение, первый вдох, первый крик, глаза мамы, затем отца, солнечные зайчики на беленом потолке в памятном родимом гнезде, обновленные декорации на смену улетучившихся дорогих призраков прошлого, с пришедшей новизной другие чувства, состоящие из сплошного антагонизма, череда никчемных событий и противоречивых спутников, одинокие ночи, навязанные обязательства, разочарование и, как сомнительная точка в конце предложения (а у кого-то: восклицательный знак!), возможная смерть – небытие.

Он улетел в Буэнос-Айрес из Шереметьево-2. И самолет взмыл в небо, в иллюминаторах прокатилась земля с коробками – коробочками – построек под статичным крылом цвета грязного молока, испачканного в крапинках чего-то, как будто в шоколадной крошке. Крыла с двумя бочкообразными моторами, свисавшими хмурыми колоссальными бомбами, кажется, приготовленными для броска в бездну, где уже тонул в облаках враждебный мегаполис.