Петр Альшевский - Барабаны летают в огне

Брависсимо! – воскликнул Ферастулос. – Но из этого не следует, что дегенераткой считаю ее лично я.

Ладно, ладно, отмахнулся Онисифор. Давайте поведайте нам, каким же образом дегенератка Вэ за осквернение того юноши поплатилась. Не он ли сам, выйдя из-под ее чар, БЕЗ ОДЕЖДЫ НА МОРОЗ ЕЕ ВЫТОЛКАЛ?

Он ушел вместе с ней. Собрал свои вещи и под руку с дегенераткой Вэ удалился в тревожную неизвестность. Он к ней воспылал, но она ему не папа и не мама, кормить она его и в голове не держала. О неотделимой от его сути непривычки заботиться о хлебе насущном он ей, разумеется, сказал, но ее не растрогал. Под крыло она его не взяла и хуже того – от себя совсем отделила.

Говоря без прикрас, послала она его.

Он побирался, сколько-то от голода этим спасался, но до следующей зимы, чтобы от обморожения умереть, не дожил. В облетающих осенних кустах смерть от истощения принял.

А В КУСТАХ ПРЯТАЛСЯ СЛОН, пробормотал Ферастулос.

А кустами, способными скрыть слона, природа разве богата? – осведомился Онисифор.

Слон у меня вылетел из-за грандиозности произошедшей с горшечником трагедии. Слоновий масштаб… не оторвавшись от родителей, он бы в защищенности от невзгод драл молодую жену, осуществлял бы в минуты отдыха от секса плавное продвижение к задуманному им произведению искусства, а тут ЛЮБОВЬ, КРАХ И ПОГИБЕЛЬ. Из белого в черное… размазывающей переброской. Любовью и судьбой.

5

Не для позитивной подпитки данная песня, вздохнул Куперидис. История обоюдной симпатии моей бабушки и никарагуанского гитариста Мануэля пободрее. О ходившем с гитаристом в парк БОЛЕЗНЕННОМ БРАТЕ упоминание я уже делал?

Что-то о брате было, промолвил Онисифор.

Но о том, что когда Мануэль играл, его брат Даниэль распугивал слушателей, я вам точно не говорил. Мануэль, сидя на короткой принесенной скамеечке, выдавал многочисленные аккорды, а его брат к остановившемуся послушать метнется и в глаза ему вперится.

А во взгляде чума.

Слушатель бочком удаляется, монету Мануэлю не кидает, пальцы он об струны стирает, а поживиться из положенной шляпы гитаристу почти нечем. Кто мимоходом пройдет и со взглядом Даниэля не встретится, монеты в нее, бывало, опустят, но кто вставал и действительно его слушал, те, сойдясь взорами с Даниэлем, заплатить Мануэлю забывали.

И вот в парке ОКОЛО ГИТАРИСТА и моя бабушка. Мануэль для нее играет, а Даниэль, едва гитарист первую песню повел, подлетает к нам и взглядом, от которого бы и победивший всякое волнение йог к коробочке с успокоительными потянулся, находит глаза моей бабушки.

Она от Даниэля не отворачивается.

Смотрит. Выдерживает. В сумочку к себе лезет.

За наточенным складным ножичком? – спросил Ферастулос.

За связкой ключей.

Поместив ее в кулак, челюсть при ударе до положения сдвинутой встрепенешь, ухмыльнулся Ферастулос.

По моим представлениям о человеческих характерах удара в челюсть от его бабушки не последовало, промолвил Онисифор.

С Даниэлем она обошлась безударно. Схватила его за руку, повернула ее ладонью вверх и вложила в нее ключи. Он на них, на бабушку, в забегавших глазах паника, от чего ключи-то? – спросил он взволнованно.

ОТ САДА НЕОПИСУЕМЫХ НАСЛАЖДЕНИЙ, ответила ему бабушка.

Ну на меня и свалилось, восторженно пробормотал Даниэль.

В этом саду, сказала бабушка, вас незабываемо ублажат, а затем станут обмахивать опахалом из перьев божественной девушки-страуса.

А девушку-страуса потрахать мне дадут? – осведомился у бабушки Даниэль.

Ее для вас ощипали, сказала бабушка, и ее же для вас нагнут. Вы можете ее вашим пенисом или чем вам угодно – в саду наслаждений свобода ваших действий самим его названием гарантируется.

Обалденно!!! – вскричал Даниэль.

Но если в саду наслаждений прознают, что ключи у вас от меня, вы столкнетесь там с неприязнью. Когда я в нем была, я чего только там не пожгла.

Перед моим приходом от вас требовалось отношения с ними не портить, хмуро сказал Даниэль. А как поджигали?

Своим дыханием, ответила бабушка. Оно у меня огненное.

СОЛНЦЕ ЗАШЛО ЗА МАРС, прошептал Даниэль.

Такую тенденцию мне поощрять ни к чему, сказала бабушка. Консистенция выдаваемых вами глупостей густеет и подводит меня к решению ключи от сада наслаждений у вас изъять. Рискнете их отстаивать, мое дыхание на вас выпущу. Кожу на вашей физиономии вы цените?

Вы сейчас со мной говорите, на меня дышите, но язычки пламени у вас изо рта не показываются. Когда выдыхать пламя, а когда воздух, вы что же, регулируете? Надумали – и пламя; живот поджали, себе в груди вцепились – и не пламя… в данную секунду вы, не вцепляясь, без пламени выдыхаете, но вашу методу я ведь лишь предположил. Но черт побери, скажите мне откровенно, ОГНЕННЫМ ДЫХАНИЕМ вы и вправду располагаете?

Ну естественно, я им не одарена, улыбнулась бабушка.

А я-то не идиот, я верно в вас усомнился! – крикнул Даниэль.

Если в вас светится сомнение, промолвила бабушка, предлагаю вам озарить манящий вас сад наслаждений. Реальность его существования принимается вами безоговорочно?

По мере укрепления во мне неожиданного сомнения я ее… отрицаю я ее. За ключи от сада наслаждений я с вами не схвачусь. Отказываюсь я из-за них вас атаковать. Наотрез! Ключи от ниоткуда, а мне за них дерись и…

Под огненное дыхание подставляйся?

Это та же небылица, что и сад наслаждений – полудурки уши развесят, но у кого сомнение проклюнулось, тех на подобное не купишь. Вот они, ваши ключи. Забирайте. От вашей квартиры они, наверное?

От нее, кивнула бабушка.

А в моей квартире, задумчиво промолвил Даниэль, жена моего брата и его дети. Уборку ей что ли помочь сделать. Живем мы не в грязи и не в объедках, но следя за чистотой, она почти падает, а у нее маленькие дети, нуждающийся во внимании муж – помощь по хозяйству стартует у меня с раковины. Она ее трет, но у женщины разве нажим? А я губку злым мылом намылю и как пойду протирать, всем весом надавливая! И пусть раковина только вздумает добела не отмыться! Губку на КУВАЛДУ ДЛЯ СОПРИКОСНОВЕНИЯ С НЕЙ я легко поменяю!

Поправка психики у него вроде бы наметилась, сказал Онисифор, но, смотрю, снова заклинило.

Гитаристу он больше не мешал, а что у них дома творилось, Мануэль нам с бабушкой не докладывал. В туалет, где я пытался газету себе добыть, мне возвращаться?