Александр Образцов - Учитель поэзии (сборник)

– Я уеду, – решил он.

Тебе сразу не понравился этот защитник. Сколько ты встречал таких за двенадцать лет. И всегда старался уйти на другой край, к центру поля, даже замениться с полузащитой, только бы не видеть пустых, радостных глаз. Такая пустота появляется от тренерской установки: «Ты его не пустишь, понял? Ты его выключишь. Ты ему не дашь». И он не дает. Он думает, что ему разрешено убить, но не дать. Он бьет по ногам, а потом стоит над тобой, прижав руки к груди, и плачет от сострадания. Но глаза у него при этом го-ордые.

Ты всегда боялся таких вот игр, которые ничего не решают. В такой игре твоя душа, скажем так, вдруг покидает твое тело и начинает следить за всем сверху, как бы в скрещении сотен прожекторов. «Сегодня обойдешься без меня», – бросает свысока твоя душа твоему телу. Тело послушно совершает рывки, прыгает, бьет по воротам, но существует разрозненность в движениях: чуть-чуть не дотягиваешься, немного рвешь траву при ударе, не попадаешь, не успеваешь. И не дай Бог в такой игре встретить шалые глаза.

Он в первый раз в высшей лиге, этот защитник. Если же тебя не выключит, то и в последний. Его даже в весеннем списке команды нет, толь ко в заявочном листе на этот матч. Кого-то он исключительно удачно выключал в первой лиге. Теперь его выпустили на тебя. Для него это единственный шанс в жизни.

А вот он, тот, кто выпустил. Он сидит среди запасных, среди трене ров, ссутулившись, за кромкой поля, за красной беговой дорожкой, под навесом. Глаза его цепко, неотрывно следят за тобой: «Только не про пустить сегодня, здесь! Только выстоять! А там еще четыре очка на своем поле, и мы остаемся! Уж зимой-то – клянусь! – я с них не слезу! Только бы не пропустить!» Ему плевать, что твои ноги бесценны. У него молоденькая жена и тридцать три процента алиментов.

Ох, как не нравится тебе этот защитник! Он не совсем робот, он из тех, кто любит, когда их боятся. Он старательно повторяет твои рывки, и сам не бережется в подкате. Это совсем плохо. Если он не бережет себя, тебя и подавно…

Раза два ты от него убежал, теперь он держит тебя за футболку, готовый рвануть ее с мясом, если что. Он уже сердит. Уже нет почтительности в его хмурых глазах. Он и в парикмахерской побывал сегодня днем и теперь распространяет запах мужского одеколона «Шипр». Где-то сидят сейчас у телевизора его родители, простые люди. Отец нервно курит одну за другой, а мать, вздыхая, постоит в двери и снова идет на кухню. Кто мог подумать, что из него выйдет толк? Его боялись во дворе, в школе учителя считали дни до окончания обязательного восьмилетнего. А он – вот он! Ему только закрепиться в составе, а там он пойдет сам. Он раз меняет хоть самого Рауля.

Нет, тебе твои ноги дороже. Так ты говоришь тренеру в перерыве. И тренер согласно кивает в ответ и разрабатывает подключение защитника по краю. Тренеру тоже дороги твои ноги.

Поэтому во втором тайме ты все чаще отходишь в глубину поля. И за щитник ходит за тобой как привязанный. Он понимает, что запугал тебя, и в глазах его появляется дружелюбие. Он пробует пошутить с тобой нас чет качества твоей футболки. Он с громадной радостью стал бы твоим другом, оруженосцем, лакеем. Но он понимает, что этого никогда не будет. И он счастлив, что ты боишься его. Это ему поможет в дальнейшем, с менее известными нападающими. Он уверен, что сегодня будет все в по рядке. Его похвалил тренер в раздевалке. Следующая игра дома…

Ты мчался по левому краю, на ходу сыграл в стенку, срезал угол штрафной и мимо вратаря низом вонзил мяч в сетку. Даже в такой игре, которая ничего не решает, твоя душа, созерцавшая все это с высоты, вдруг снова впрыгнула в твое тело. И в восхищении ты мчишься по левому краю, ожидая ответной передачи, чтобы поймать скользящий от тебя мяч и подъемом, мощно пробить в дальний угол стелющимся на высоте сантиметров в тридцать ударом!..

Он стоит, упершись кулаками в бока, зло плюет в траву. Это – объявление войны. Теперь он не будет тебя щадить. Теперь ему нечего терять. Теперь он будет бить тебя не только в интересах команды, а и для собственного удовольствия.

Ты летишь через голову и остаешься лежать. Может быть, ему дадут предупреждение и он струсит? Нет, судья не понимает, что война объяв лена.

И снова ты летишь на неправдоподобно изумрудную в свете прожекторов траву. Тебя показывают крупным планом вот этой ближней камерой, показывают, как ты закусил губу, лежа на локтях, как врач замораживает бедро. Ты почти кинозвезда, тебя узнают по прическе, по вскинутым шалашиком бровям, по скупой усмешке с поднятым левым углом плотно сжато го рта. И тебя на виду у всей страны бьет этот… этот!

Ты, хромая, возвращаешься в игру. Ты отказался от замены. Тебе кажется, что на поле остались двое – ты и защитник, а все остальные – зрители, в подыгрыше.

Когда ты забиваешь головой с углового, он сносит тебя, не дав опуститься на землю. Ты уползаешь за лицевую линию, и тебе замораживают то же бедро.

Ты знаешь, что одинаково люто тебя ненавидят сейчас два человека на свете – защитник и выпустивший его тренер. И ты, может быть немного преувеличивающий ценность своих ног, ты, окончивший гуманитарный факультет и создавший в рукописи своей книги целую философию футбола, ты, мечтающий игрой, в игре помирить целые народы и глубоко убежденный в решающей роли личности в истории, – сейчас ты не думаешь ни о своих ногах, ни о бесценной своей личности.

Ты снова выходишь на поле и знаешь, что тот разминающийся игрок, в синей футболке, белых трусах, готов заменить защитника – и он это сделает.

Маша и Земфира, кудрявые девочки, вошли в лес. Вощеные елки и матовый черничник, блестящие от солнца и черные от тени, их совершенно очаровали.

– Ах! – сказала Маша. – Какая красота прячется от нас в диком лесу! Давай ее собирать.

И она начали собирать красоту.

Когда они вернулись на шоссе, то не могли идти рядом друг с дружкой – от них во все стороны сияло.

Проехала одна машина, другая… Сияние, как облачко, начало сбиваться куда-то вбок от них. Промчался в блеске и реве красный мотоциклист – оно исчезло.

Маша и Земфира снова нырнули в лес. На этот раз они постарались, чтобы сияние получилось поплотнее, чтобы оно возникло в их коже и дыхании. И когда они решили, что сияние пропитало их до самых кончиков пальцев, Земфира сказала:

– Давай немного посидим. Может, оно само уходит.

Они сели на поваленный толстый ствол ели, кора которой сама по себе отстала от гладкой древесины и объединялась теперь с травой и землей.

– Что ты улыбаешься? – спросила Маша.

– А ты?

– Видимо, в нас так много сияния, – сказала Маша, – что оно не боится уходить. Само себя воспроизводит.