Бертран Бадре - Финансы спасут мир? Как заставить деньги служить общему благу [litres]

В настоящее время в мире действительно происходит финансовая революция, хотя и не столь громкая. Как говорит Коэн, инвестиции в социальные изменения «приводят к тому, что невидимой рукой рынка начинает управлять невидимое сердце» [135]. У финансов есть большое преимущество: будучи гибкой системой, они механически реагируют на стимулы, поэтому нам просто нужно на них правильно воздействовать, например, следя за тем, чтобы банковские или иные инвестиции в результате приносили социальную или экологическую пользу, что поможет повернуть систему в нужном направлении. Такая связь иногда понимается неправильно или порождает недоверие в обществе. Вот почему, как мне кажется, нужно более доходчиво объяснять людям все стратегические роли инвесторов. 21-я конференция ООН преподала нам хороший урок, продемонстрировав, как частные и общественные финансовые игроки могут работать совместно. Теперь нам самим нужно лучше применять этот подход.

Хотя тихая революция, стимулирующая рынки, играет особую роль в борьбе с изменением климата, обсуждение этой проблемы в определенной степени подтвердило противодействие со стороны финансов, что вполне понятно и объяснимо. Не стоит себя обманывать: ежегодная государственная помощь в 100 млрд долларов, обещанная Севером Югу в знак солидарности, сама по себе не может привести к заметному ослаблению негативного воздействия, оказываемого глобальной экономикой «весом» в 100 трлн долларов. Копенгагенский саммит 2009 г. рассматривал эту сумму прежде всего как символ нашей общей вовлеченности. Необходимая трансформация может произойти только при мобилизации рынка и, следовательно, после изменения поведения всех его игроков.

Уже сейчас многие компании и акционеры при выборе вариантов инвестирования и сбережений, выводе своих продуктов на рынок и создании собственных систем учета предусматривают и климатическую составляющую. В частности, все больше и больше инвесторов «озеленяют» свои портфели ценных бумаг, выводя инвестиции из углеродных компаний (как это сделала Amundi, дочерняя фирма Crédit Agricole, в 2015 г.) и углеводородных компаний (например, Фонд Рокфеллера (Rockefeller Foundation) в 2016 г. продал все свои акции в ExxonMobil и перенаправил деньги на проекты, ориентированные на более чистые виды энергии). В 2014 г. французская электрическая компания Engie совершила самую большую (на 2,5 млрд евро) среди частных фирм эмиссию «зеленых» облигаций, чтобы профинансировать ветроэнергетику, гидроэнергетику и повышение эффективности используемой энергии. EDF Energy в октябре 2015 г. так же выпустила «зеленые» облигации на рекордную (для долларовых операций такого рода) сумму в 1,25 млрд долларов, руководствуясь при этом не только моральными соображениями, но и финансовым расчетом. «Не имеет смысла, ни финансового, ни морального, продолжать инвестировать в те компании… [которые] по-прежнему ищут новые источники углеводородов», – заявил 23 марта 2016 г. представитель Rockefeller Family Fund [136].

Финансовый риск фактически созрел. Экономические субъекты больше не могут игнорировать «переходный риск», описанный Марком Карни, который угрожает ни много ни мало глобальной финансовой стабильности:

«Возьмите, к примеру, оценку МГЭИК (Межправительственной группы экспертов по изменению климата) углеродного бюджета, который, вероятно, ограничит повышение глобальной температуры двумя градусами выше доиндустриального уровня. В этом бюджете учтено от одной пятой до одной трети доказанных мировых запасов нефти, газа и угля. Даже если эта оценка приблизительна, то подавляющее большинство месторождений придется ”заблокировать”: без дорогостоящей технологии улавливания углерода фактически нельзя будет сжигать нефть, газ и уголь, что само по себе изменит экономику ископаемого топлива. Воздействие этих перемен… на инвесторов, в том числе страховые компании, может оказаться очень сильным [137]».

Если эти мировые финансовые бюджеты, составляющие сегодня триллионы долларов, вдруг бы обесценились, мир оказался бы на грани краха. Учитывая возможность такого развития событий, Карни заключает: «Финансирование путей освобождения нашей экономики от углерода предоставляет страховщикам огромную возможность для долгосрочного инвестирования». Следовательно, судьбы финансов и климата, что бы ни случилось, связаны друг с другом, поэтому рынки заинтересованы в том, чтобы переход к другой энергетике анализировался с учетом далекого будущего. Повторим еще раз слова Карни: «Чем больше мы будем вкладывать деньги в предвидение, тем меньше станем сожалеть впоследствии» [138].

В любом случае Карни возлагает ответственность за выбор пути на самих участников рынка, отдавая им предпочтение перед политиками, но при этом нужно, чтобы дорогостоящие выбросы парниковых газов оплачивались эмитентами по фиксированным ценам. Такой индикатор будет постепенно оказывать влияние на поведение участников, сигнализируя рынку о необходимости выполнения определенной работы – оценить возможности альтернативной энергии в долгосрочной перспективе. После этого компании, инвесторы и потребители получат всю требуемую информацию, которая позволит им сделать выбор в пользу более экологически чистых решений, учитывая непомерные налоги на выбросы углерода в их экономических моделях и проектных планах. «Эти механизмы установления цены на углеродные квоты не будут тормозить мировую экономику, – пояснял президент Engie Жерар Местрале в 2015 г. – Напротив, они станут необходимым ускорителем роста, повышая уверенность, стимулируя инвестиции и инновации и одновременно создавая условия для честной конкуренции» [139]. Это одна из самых убедительных иллюстраций ценности финансов, которые применяются правильно и творчески в интересах ближайшего, среднего и отдаленного будущего. Посылая нужные сигналы через соответствующую нормативную базу, подкрепляемую надлежащим контролем, мы сможем обуздать энергию финансов, направив ее на общее благо!

Теоретически возможности использования финансов для общего блага почти безграничны. Я сам убедился в этом еще в 2002 г., когда работал во Всемирной группе по финансированию глобальной водной инфраструктуры под руководством Мишеля Камдессю, а затем участвовал в других важнейших финансовых проектах.

Свой первый опыт финансовых инноваций, направленных на общее благо, я получил в упомянутой выше рабочей группе, занимавшейся обеспечением всеобщего доступа к чистой воде. Мы быстро поняли, что действительность расходится с известным убеждением в том, что вода – как дар Божий является одним из самых священных ресурсов. Жаль, правда, что Бог не подумал о системе водоснабжения, доставляющей этот ресурс людям! Потребности в воде были огромными: ежегодно для достижения целей развития, сформулированных в Декларации тысячелетия, требовалось 180 млрд долларов, то есть вдвое больше, чем тогда предоставлялось (и почти вдвое больше нынешней официальной помощи на эти цели) [140]. В своем исследовании «Финансирование воды для всех» мы продвигали, в числе других 84 показателей, введение «устойчивого тарифа на питьевую воду». «Для решения этой огромной финансовой проблемы мы предложили сначала использовать самый законный ресурс – самофинансирование, основанное на разумной и эффективной тарифной политике», или, другими словами, на «реалистичной и социально применимой» политике. Нас вдохновил успешный эксперимент в Южной Африке, где предлагалось платить за воду, наливаемую в бассейн или используемую для мытья автомобиля, дороже, чем за питьевую. Первые несколько кубометров воды предоставлялись бесплатно, а за остальное нужно было платить по установленной цене. Таким образом мы применили «тарифный принцип устойчивого возмещения издержек», используя тарифные формулы, которые позволяли «учесть возможности различных слоев населения оплачивать потребность», чтобы самые бедные могли получать «высококачественные услуги по прежней или даже более низкой цене» [141].