Коллектив авторов История - Идеал воспитания дворянства в Европе. XVII–XIX века

Вторая принципиальная причина, по которой я избрал повесть «Тарантас» основой для размышлений о дворянском воспитании в дореформенной России, определяется тем уникальным местом, которое она занимает в традиции раскрытия этой темы русской художественной прозой второй половины XVIII – первой половины XIX века. Известно, что русская беллетристика указанного периода (если касалась вопросов воспитания) сосредоточивала свое внимание прежде всего на проблеме домашнего (здесь и далее выделено мной. – Д. Р .) дворянского воспитания и образования [1259], доминировавшего над другими формами по крайней мере до 1830–1840‐х годов. Центральной фигурой этой воспитательной модели был гувернер, домашний учитель-наставник, преимущественно – иностранец-француз, иногда немец, образ которого в художественных произведениях был крайне негативен и гротескно-карикатурен. Любой современный россиянин, знакомый с отечественной литературой в рамках школьного курса, вспомнит в этой связи фонвизинского Адама Адамовича Вральмана и мосье Бопре из «Капитанской дочки» А. С. Пушкина. Оставлю в стороне вопрос о соответствии этого образа реальности, тем более что на сей счет существуют специальные исследования [1260]. Важно другое. По справедливому наблюдению И. Кулаковой, «несмотря на то что литература Просвещения наполнена филиппиками против невежественных и порочных учителей-гувернеров, в качестве персонажей они представлены в ней сравнительно редко» [1261]. Существенно дополнил и скорректировал процитированное заключение А. В. Чудинов, заметивший, «что, хотя фигура француза-гувернера часто присутствует в произведениях русских писателей, обычно это – второстепенный персонаж, лишенный яркой индивидуальности и нарисованный […] несколькими беглыми, стереотипными штрихами» [1262]. Иначе обстоит дело в повести В. А. Соллогуба. Не предваряя последующую аргументацию, замечу, что созданный им образ французского гувернера оказался едва ли не самым ярким, цельным и завершенным в ряду аналогичных персонажей (при всей его пародийности), а в связи с тем, что проблема воспитания в повести – без преувеличения – центральная, стал ключевым среди героев «второго ряда». Эти два признака, отличающие «Тарантас» от других сочинений, в которых фигурируют гувернеры-иностранцы, делают повесть, на мой взгляд, достойной особого внимания.

Обратимся собственно к произведению. Повесть «Тарантас» была частично опубликована в 1840 году и вышла полностью отдельным изданием в 1845 году [1263]. Композиционно решенная в своей основе как «воображаемое путешествие», повесть одновременно и сатира, и своеобразный «очерк нравов», и полемическое, даже провокационное произведение, содержащее в себе элемент утопии (последняя, ХХ глава «Сон»). Два ее главных героя – антиподы: пожилой, приземленный, лишенный образования и фантазий помещик Василий Иванович, само воплощение нехитрой житейской мудрости, и молодой дворянин Иван Васильевич, вернувшийся из‐за границы и преисполненный смутными мечтаниями изучить свою родину и принести ей некую пользу. Случай свел их в Москве, где Василий Иванович, собиравшийся в свое имение, расположенное по соседству с отцовским поместьем Ивана Васильевича, предложил последнему разделить с ним место в тарантасе и вместе добраться до родных краев. Их путешествие по российской провинции, а точнее, их поведение в путешествии, отношение к путешествию, реакция на различные житейские ситуации, случающиеся в пути, обмен мнениями по тем или иным поводам – все являет полную противоположность. Но именно в этой противоположности обнаруживается взаимосвязь и взаимозависимость персонажей: одного трудно до конца понять без другого. Суть этой бинарной оппозиции героев и суть самого произведения очень точно уловил в своей рецензии Ю. Ф. Самарин. «Противоположность этих двух воззрений на одни и те же явления, – писал критик, – условленная не столько разницею в летах и характерах, сколько различием полученного воспитания , образа жизни и вообще целой среды общественной, эта противоположность составляет главный интерес и как бы тему всей книги » [1264].

Исходя из задач статьи, я рискну разлучить наших визави и сосредоточить внимание на одном из них – Иване Васильевиче, ибо именно в его образе и судьбе автор воплотил свое отношение к системе дворянского воспитания, сложившегося и преобладавшего в России не менее сотни лет.

Итак, чему и как учили Ивана Васильевича?

Как выясняется из содержания XVI главы («Нечто об Иване Васильевиче»), наш молодой дворянин прошел классический для представителя его среды курс воспитания: француз-гувернер, чьему попечению мальчик был отдан лет до четырнадцати, – пансион – Гран Тур. Для удобства рассмотрения этих этапов проанализируем их в отдельности, попытавшись переструктурировать текст повести в соответствии с интересами исследования.

1. Гувернер . Примечательно, что первый этап воспитания Ивана Васильевича пришелся, судя по косвенным замечаниям автора, на 1810–1820‐е годы, на время, последовавшее за разгромом Наполеона. Отчасти это предопределило выбор его наставника. «Всем известно, – гласит авторский текст, – что французы долго мстили нам за свою неудачу, оставив за собой несметное количество фельдфебелей, фельдшеров, сапожников, которые под предлогом воспитания испортили на Руси едва ли не целое поколение». Впрочем, домашний воспитатель Ивана Васильевича, мосье Лепринс ( monsieur Leprince ), выдававший себя за «жертву важных переворотов» и намекавший на утрату в силу этого «значительного состояния», заключавшегося, по ироничному замечанию рассказчика, в «табачной лавочке», был «не совершенно без образования». Этот учитель-полузнайка, поверхностный и хвастливый, как все французы (по едкому определению Соллогуба) и не признававший ничего, что находилось «вне Франции», обладал навыками, помогавшими ему устроить жизнь в России. Он был любезен с дамами, умел писать «гладкие стишки с остротой или мадригалом при конце» и имел суждения по всем вопросам – поверхностные, но облеченные в красивую словесную форму. Разыгрывая роль политического изгнанника, он постоянно подчеркивал, что «сделался наставником только по необходимости, но что он вовсе не рожден для подобного назначения» (С. 233–234).

2. Программа обучения . Из хаотичного набора предметов, которыми мосье Лепринс потчевал своего ученика, можно реконструировать подобие программы. В нее входили: французский язык, латынь, классическая (римская) литература, французская литература, всемирная и французская история, начатки математики, географии и астрономии. Разумеется, что все это преподносилось бессистемно и крайне неравномерно. Из авторского текста можно узнать, что относительно обильно в голову маленького Ивана Васильевича вкладывали «французский компонент» этой квазипрограммы. Три или четыре года он постигал французский синтаксис, «изучая и забывая поочередно все своевольные обороты болтливого языка». Несколько лет мальчик осваивал французскую риторику: «Узнайте сперва хорошенько риторику, – говорил monsieur Leprince , – а там дойдем мы и до философии». Впрочем, язвительно комментировал автор, «риторика длилась до бесконечности, и по известным причинам до философии никогда не дошли». Из французской литературы ученик усвоил то, что она являлась лучшей в мире, что «Расин первый поэт в мире, а Вольтер такая тьма мудрости, что страшно подумать». Иван Васильевич выучил наизусть «генеалогию всех французских королей, названия многих африканских и американских мысов и городов» и «описывал довольно правильно на французском языке восхождение солнца». Об остальных предметах его представления были еще скуднее. Он «терялся в дробях, как в омуте», довольно неудачно учил латынь «по ломондоновской грамматике» и «кое что запомнил из „Всемирной истории“ аббата Милота» (С. 235).