Михаил Вайскопф - Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты [3-е изд.]

У нас имеются сотни и тысячи молодых способных людей, которые всеми силами стараются пробиться снизу вверх <���…> Одна из наших задач состоит в том, чтобы пробить эту глухую стену и дать выход молодым силам, имя которым легион.

В устах бывшего семинариста это демонологическое определение удачно гармонировало с языческим характером высвобождаемых им тектонических масс. Последние могли ассоциироваться у него, в частности, с универсальным образом матери-земли; отзвук этих представлений угадывается в заметке о Микулиной [586]и в его речи на I съезде колхозников-ударников: «Женщины в колхозах — большая сила. Держать эту силу под спудом значит допустить преступление».

Акватическую метафорику мы встретим в сталинском описании стахановского движения: «Именно потому, что оно… идет снизу, оно является наиболее жизненным и непобедимым движением»; оно «развивается не в порядке постепенности, а в порядке взрыва, прорвавшего какую-то плотину. Очевидно, что ему пришлось преодолеть какие-то препоны. Кто-то ему мешал, кто-то его зажимал, и вот, накопив силы, стахановское движение прорвало эти препоны и залило страну» («Речь на Первом всесоюзном совещании стахановцев», 1935). Раньше, до Октябрьского переворота, в леворадикальной публицистике так изображались только революционные порывы угнетенного народа, который сокрушает стену или плотину, созданную косными, жестокими властями. Сталин же буквально перенес и сам этот антагонизм, и приметы прежних властителей на свою собственную, советскую администрацию. Из искры вновь разгорается революционное пламя — индустриальный или отраслевой Октябрь: «Спички, брошенной Стахановым и Бусыгиным, оказалось достаточно для того, чтобы все это дело развернулось в пламя». Псевдостихийному низовому движению отныне предстоит развиваться по отработанной кумулятивно-концентрической модели: «нарастая, как снежный ком», оно будет «собирать, посредством новых технических норм, широкие массы рабочих вокруг передовых элементов рабочего класса». Оно захватит все сферы советской жизни, вплоть до НКВД.

В тех же сумрачных недрах, откуда выходят на битву с бюрократическим Ураном все эти «передовые элементы», — под почвой и в шахтах — незримо копит свои «резервы» и поверженный враг, там прячутся его невыкорчеванные «корни», там разыгрывается и решающая фаза борьбы с ним. Там, под землей, совершается вообще все самое главное. Сталинский политический «сюжет» вновь, но уже в других видах, проецирует на советскую и внутрипартийную жизнь прежнее революционное дублирование, раздвоение хтоническо-монструозных аллегорий.

Функциональный адекват хтоники — это, естественно, контрреволюционное подполье, стихия вражеской конспирации. Из земли «подымают головы» не только молодые революционные кадавры — теперь, в советское время, согласно Сталину, «подымают голову» кулаки, троцкисты и правые элементы, учуяв кризис. Ведь почва для них бывает еще идейной или психологической — и потому «на этой почве могут ожить или зашевелиться разные группки старых контрреволюционных партий <���…> могут зашевелиться осколки… троцкистов»; остатки вражеской идеологии, снова и снова повторяет он на XVII съезде, «живут еще в головах отдельных членов партии»; «эти пережитки не могут не являться почвой для оживления идеологии разбитых антиленинских групп в головах » таких псевдобольшевиков. К 1937 году троцкисты у Сталина внезапно теряют свою давнюю связь с «воздухом» и вполне успешно окапываются в советском грунте, разрушая «основы и опоры» советской власти — в точности так же, как это делают на Западе пролетарии по отношению к своим режимам. Вражеский крот истории неотличим от его марксистского двойника.

В экзистенциальном аспекте «корнями» (как, впрочем, и «ветвями») остается ближайшее окружение человека, его семья и потомство, подлежащее истреблению или хотя бы надежной изоляции [587]. В ноябре 1937 года на праздничном обеде у Ворошилова Сталин заявил, что каждый, кто помышляет отторгнуть от СССР «отдельную часть или национальность», будь он даже старым большевиком (т. е. речь фактически шла о главных жертвах террора), обречен: «Мы будем уничтожать весь его род, его семью» [588]. (Естественно, что тот же биологический подход, соприродный кавказской кровной мести, он, по-своему логично, использовал и против «народов-изменников».)

Как ей и положено, хтоническая нечисть пробуждается весной — со всей природой. В апреле 1928‐го Сталин извещает страну, что вместе с зерном из земли пророс кулак: «Три года урожая не прошли даром, кулак вырос за это время» — и тогда же глубоко под землей занялись своей «подкопной работой» шахтинские вредители, науськанные из‐за границы («Вот, где скрываются корни шахтинского дела»). Экономическая интервенция удалась только потому, разъясняет Сталин, что сами «мы плохо подбирали наши хозяйственные кадры», плохо их обучали. Увы, молодые советские инженеры отдалились от самой земли, от ее недр, потому что «учились по книжке, они спецы от книжки». Поэтому даже старость идет на пользу врагам, которые легко вытесняют скороспелых книжников: «Молодому спецу, который не видел шахты и не хочет лезть в шахту <���…> никогда не одолеть старых, закаленных в практическом опыте, но враждебных нашему делу специалистов». (Ввиду неподготовленности этой смены ему вскоре придется свернуть атаки на старых «спецов».) Как всегда, в неудачах есть и позитивная сторона. Подобно тому как Колчак, напоминает он, заставил большевиков создать пехоту, а Мамонтов — кавалерию, так и теперь «хлебные затруднения» вместе с «уроками шахтинского дела» принесут благотворные результаты («Об итогах июльского пленума 1928 г.»). В сельском хозяйстве они обернутся «насаждением» колхозов и совхозов (он постоянно использует именно этот аграрный термин), обусловленным «коренным переломом в недрах самого крестьянства» («Год великого перелома»). Да и организаторам индустрии тоже придется отныне «руководить предприятиями не „вообще“, не с „воздуха“», а «спуститься вниз — на заводы и фабрики».

Итоговая картина такова. Кадровое и экономическое строительство, начатое под землей, увенчается созданием новых административных, промышленных, аграрных, научных «центров», сходящихся к единому сверхцентру. По существу, вся советская жизнь представляет собой как бы непрерывный круговорот кадровых масс, которые поднимаются из земли, огибая свое сакральное средоточие, и снова уходят в ее глубины, чтобы уступить место усовершенствованным преемникам. Все выглядит как первомайское шествие, экстатически запечатленное Барбюсом — или Псевдо-Барбюсом — в начальных строках его книги о Сталине: