Михаил Вайскопф - Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты [3-е изд.]

Другим смертным грехом «оппортунистов» считалась их чрезмерная интеллигентность (упрек, на мой взгляд, совершенно незаслуженный) или, вернее, «интеллигентщина», бесконечно чуждая пролетарскому духу и ненавистная всем тогдашним социал-демократам, особенно большевикам. Этот презренный порок служил как бы марксистским классовым псевдонимом фарисейской «книжности», того законничества и талмудического буквализма, за которые Ленин неустанно укорял меньшевистских теоретиков, как Луначарский — послепророческое иудейство. Праздный марксистский «талмудизм» был столь же беспочвенен, как его еврейские носители, обретшие в книгах суррогат родины и реальной жизни. И естественно, что интеллигентщиной, как и мелкобуржуазностью, объяснялись тяготения к любой антимарксистской ереси.

Одновременно в большевистской установке срабатывали и другие — традиционно-имперские модели, подбиравшие для себя приемлемое идеологическое обоснование. Бунд, несомненно, верно понял природу нарождавшегося большевизма, когда в 1904 году, презрев его ритуально-интернационалистические декламации, обвинил Ленина в традиционном русском национализме, стремлении уничтожить еврейскую самобытность и, наконец, в «слепом, бюрократическом, утопическом централизме», одержимом мечтой о полнейшей унификации (после октября 1917 года влившись в РКП, он утратил это понимание). Сегодня, вслед за Агурским и другими исследователями, мы вправе сказать, что тогдашняя ленинская борьба против федеративного принципа предвосхищала и послеоктябрьскую реставрацию империи — фактическое возвращение большевизма к идеалу «единой и неделимой» России, мотивированное единением пролетариата (при бутафорской независимости союзных республик). Примкнув к большевизму, Сталин сразу распознал эту центростремительную тенденцию, означив ее в самой своей лексике. В 1906 году он призывал к созданию « единой и нераздельной партии» («Две схватки»). Сталин неизменно поддерживал централистские установки, которые ему суждено было довести до столь впечатляющего триумфа.

В сознании этого семинариста, как и многих других людей, привычных к православной или даже католической традиции, ленинский централизм должен был соотноситься с знаменитым богодухновенным «единодушием» христианских соборов и так же контрастировать с расхлябанной меньшевистской разноголосицей или бундовским федерализмом, как и со столь же обязательным разладом, неустройством и сварами в стане еретиков. В 1915 году, через несколько лет после окончательного разделения РСДРП, Ленин в брошюре «Социализм и война» (написанной совместно с Зиновьевым) подводит величавый итог конфликту: «Вся история с.-д. групп, боровшихся с нашей партией, есть история развала и распада». Оно и понятно: ведь, согласно Ленину, «большевизм выразил пролетарскую сущность движения, меньшевизм — его оппортунистическое, мещански-интеллигентское крыло» («Из прошлого рабочего класса в России»). Уже в своем предбольшевистском трактате «Шаг вперед, два шага назад» (1904) Ленин, нападая на «интеллигентскую хлюпкость» и расплывчатость меньшевиков, почтительно цитирует Каутского:

Пролетарий — ничто, пока он остается изолированным индивидуумом. Всю свою силу <���…> черпает он из организации , из планомерной совместной деятельности с товарищами. Он чувствует себя великим и сильным, когда он составляет часть великого и сильного организма. Этот организм для него вес, отдельный же индивидуум значит, по сравнению с ним, очень мало. Пролетарий ведет свою борьбу с величайшим самопожертвованием, как частичка анонимной массы, без видов на личную выгоду, на личную славу, исполняя свой долг на всяком посту, куда его поставят, добровольно подчиняясь дисциплине, пронизывающей все его чувство, все его мышление [215].

Блистательному идеалу тупой, нерассуждающей покорности, присущей разве что неодушевленным объектам, противопоставлен у Каутского — и у Ленина — его мыслящий, скептический и потому отталкивающий антипод:

Совсем иначе обстоит дело с интеллигентом. Он борется не тем или иным применением силы, а при помощи аргументов. Его оружие — это его личное знание, его личные способности, его личное убеждение <���…> Лишь с трудом подчиняется он известному целому в качестве служебной части этого целого, подчиняется по необходимости, а не по собственному убеждению. Необходимость дисциплины признает он лишь для массы, а не для избранных душ.

Кто не опознает в этой католической проповеди портрет закоренелого еретика, который, дерзновенно претендуя на «личное убеждение», в умственной гордыне своей отпадает от соборного Тела Христова?

Отголоски древней церковной истории живо различимы и в сталинских «Записках делегата» — заметке о лондонском съезде (1907), где он пренебрежительно называет меньшевизм «сбродом течений».

У ленинцев — православное благолепие, у оппортунистов — сплошная катавасия:

Большевики выступают сплоченно и определенно <���…> Зато среди меньшевиков — полнейший хаос и путаница: они разделились на множество групп, и каждый из них поет по-своему, не слушая других.

Приверженность к централизму Сталин уже тогда совмещал с «великорусской» тенденцией, которая сказывалась на его манере настойчиво противопоставлять внутренние регионы империи, представленные полноценным заводским пролетариатом, убогим полубуржуазным окраинам, населенным инородцами. В его дореволюционных полемических упражнениях обида подпольщика-провинциала на благоустроенных эмигрантов сливалась с обвинением последних в буржуазности, но сюда примешивалось, конечно, и классическое представление о буржуазности собственно еврейской, коренящееся в церковной догме насчет «плотской» сущности иудейства. Ср. в сталинском описании поведение русских рабочих на Лондонском съезде:

Вскочив со своих мест, они энергично отвечали докладчику Аксельроду: «Это ты, сидящий за границей, — буржуй, а не мы; мы — рабочие».

Как ни странно, Сталин, видевший станки только на заводских митингах, кажется, всерьез причислял себя к рабочему классу — подобно персонажу Маяковского, он был «рабочим по убеждениям». Что касается буржуя Аксельрода , то он еще станет у него символической фигурой.

Порой ситуация в воссоединенной РСДРП попросту граничила с межнациональным скандалом, как явствует из следующей, довольно известной цитаты. В той же статье о Лондонском съезде Сталин пишет:

Меньшевизм — это тактика полубуржуазных элементов пролетариата <���…> Статистика показала, что большинство меньшевистской фракции составляют евреи (не считая, конечно, бундовцев), далее идут грузины [своих земляков, тяготеющих к меньшевизму, Сталин в этот период сильно недолюбливает и, видимо, пользуется полной взаимностью], потом русские. Зато громадное большинство большевистской фракции составляют русские, далее идут евреи (не считая, конечно, поляков и латышей), затем грузины и т. д. По этому поводу кто-то из большевиков заметил шутя (кажется, тов. Алексинский), что меньшевики — еврейская фракция, большевики — истинно русская, стало быть, не мешало бы нам, большевикам, устроить в партии погром [216].