Михаил Вайскопф - Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты [3-е изд.]

Здесь у нас, в Москве, по улицам ее, от Серпуховки и до дверей его кабинета, идет кровавый след, след его живой крови, и эта кровь, живая кровь, связывающая его кабинет с рабочей Москвой, с рабочими окраинами, она вошла в то море крови, которым оплачивает рабочий класс свое освобождение.

Заодно он находчиво использует подвернувшуюся возможность символически-благолепно истолковать тот конфузный медицинский факт, что, как показало вскрытие, мозги Ленина высохли и обызвестились:

Но не только кровь свою влил Владимир Ильич в это море крови, которого, как искупительной жертвы , требует капиталистический мир от борющегося пролетариата. Он отдал этой связи свой мозг… И они [врачи, проводившие вскрытие] сказали нам сухими словами протокола, что этот мозг слишком много работал, что наш вождь погиб потому, что не только кровь свою отдал по каплям, но и мозг свой разбросал с неслыханной щедростью, без всякой экономии, разбросал семена его, как крупицы, по всем концам мира, чтобы эти капли крови и мозга Владимира Ильича взошли потом батальонами, полками, дивизиями, армиями борющегося за свое освобождение человечества [380].

Живописуя этот урожай Медузы или воинство Кадма, выросшее из разбросанных зубов дракона, автор, очевидно, не задумывался над тем, что роковым итогом столь необузданной щедрости должна была бы стать полная безмозглость Владимира Ильича, несколько компрометирующая его дело [381].

Быть может, какой-нибудь юдофоб, нахлебавшийся Розанова, радостно сочтет каменевский пассаж за проявление именно «западносемитского» духа — и напрасно, ибо вампирическую евхаристию он нашел бы не только у крещеного полуеврея Каменева (Розенфельда), но и у большевика с безукоризненно православной фамилией — Преображенский. Сквозь его погребальную риторику проступает допотопный обычай — пожирание состарившегося вождя благодарным племенем:

Пролетарская революция, вскрывая в нем [Ленине] силы гения, общественно породившая его как гения, она же и убила его, безжалостно высосав все соки его мозга для своих исторических задач [382].

Ср. бодрящий кровавый посев, совмещенный с идеей так называемой строительной жертвы, у пролетарского поэта Вас. Казина в стихотворении, которое так и называется — «Капля крови Ильича»:

Во всей тогдашней печати обожествление идет рука об руку с мощной партаппаратной кампанией, посвященной массовому расширению РКП за счет рабочих. Хотя соответствующее решение было принято еще до смерти Ленина [384], сейчас новая «смена» переосмысляется как «ленинский набор».

Так из праха вождя, по манию ЦК, вздымаются дивизии и армии («ряды железных поколений»), своевременно предсказанные Каменевым. Если Ленин персонифицировал коллективную волю пролетариата, то теперь коллектив может скомпенсировать потерю за счет самой своей массы [385]. Вопреки диамату, качество переходит в количество, а не наоборот. Пафос математического тождества захватывает и массолюбца Луначарского: Ильича, пишет он, «заменишь только коллективом». Коль скоро, согласно богостроительской доктрине, «бессмертный народушко» сам порождает своих богов, то, в общем, не имеет особого значения и сама эта смерть. Увенчав дорогого покойника евангельским нимбом («Мы его видели, мы видели Человека, человека с большой буквы»), нарком просвещения все с тем же неукротимым оптимизмом утешает осиротевших соратников — таскать вам не перетаскать:

Унывать тут нечего. Человечество, создавшее Ленина, создаст и новых Лениных [386].

Марксистско-богостроительский и пролеткультовский принцип количественного эквивалента, замены дополнен христианской моделью причащения усопшему. Теперь не Ленин предстает неотъемлемой частью партийного организма, как это было у Кольцова, а сама партия становится мистическим телом Ильича. Но обычная христианская символика соборного тела Христова вовсе не имеет и не может иметь компенсаторного характера — «тело» это не замещает собой ушедшего Иисуса, а томится по грядущему воссоединению с Ним. У большевиков же сквозь евангельские соматические реминисценции пробивается мощный языческий напор. В сущности, литургической архаикой преисполнены и составленное Бухариным траурное обращение ЦК от 22 января («Ленин живет в душе каждого члена нашей партии. Каждый член нашей партии есть частичка Ленина »), и проповедь Троцкого:

Наша партия есть «ленинизм», наша партия есть коллективная воля трудящихся. В каждом из нас живет частичка Ленина, то , что составляет лучшую часть каждого из нас.

Как пойдем вперед?

С фонарем «ленинизма» в руках.

Найдем ли дорогу?

Коллективной мыслью, коллективной волей партии — найдем [387].

Не так ли египетская Исида собирала, отыскивая по частям, тело Осириса, чтобы зачать от него державного Гора? Напрасно Троцкий и Бухарин противились идее бальзамирования вождя, исходившей от Сталина [388], который обладал более мощным религиозным инстинктом и чувством преемственности культов. Мумифицирование фараонов соответствовало стадии этого собирания Осириса — как теперь бальзамирование Ленина символически сопутствовало сплочению крепнущего партийно-государственного организма.

По словам современных исследователей, «решение о сохранении тела Ленина, принятое в узком кругу его ближайших соратников, полностью отвечало настроению самых широких масс. Что бы ни говорили номенклатурные марксисты-догматики, нетленное тело Ленина было символом стабильности, в которой в тот момент было заинтересовано как руководство, так и рядовые граждане, уставшие от потрясений революции и гражданской войны» [389].

Наряду с канонизацией покойного лидера полным ходом развертывается сакрализация самой партии — вернее, ее аппарата — как коллективного престолонаследника, расширившего теперь свою социальную базу за счет «ленинского призыва». Весьма чуткий к таким жреческим веяниям Луначарский сразу откликнулся на эту послеленинскую тенденцию, щедро приписав прерогативы Творца, сотворившего мир ех nihilo, большевистской партии, которая уже замещает у него и пролетариат, и горьковский «народушко»: «Она из ничего создала Красную Армию» [390].

Двойное обожествление — и Ленина, и наследующей ему партии — приводило к любопытным теологическим парадоксам, о которых мы вкратце говорили: будучи детищем РКП, вождь одновременно представал в ореоле ее родителя. На траурных митингах звучал лозунг: «Да здравствует его первенец — Российская коммунистическая партия!» [391]Ощущение сиротства, пишет Такер, «нашло образное выражение в заголовке одной из статей „Правды“ за 24 января, названной коротко: „Осиротелые“. В том же номере была напечатана статья Троцкого, спешно переданная с Кавказа по телеграфу. „Партия осиротела, — говорилось в ней. — Осиротел рабочий класс. Именно это чувство порождается прежде всего вестью о смерти учителя, вождя“. В редакционной статье, написанной Бухариным и озаглавленной „Товарищ“, присутствовал аналогичный образ. „Товарищ Ленин, — писал Бухарин, — ушел от нас навсегда. Перенесем же всю любовь к нему на его родное дитя, на его наследника — на нашу партию“» [392].