Михаил Вайскопф - Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты [3-е изд.]

Ленин явился фигурой, объединяющей мир завтрашнего дня.

Среди фашистов, среди буржуазных либералов, среди меньшевиков идет грызня и нелады, в коммунистическом мире почти полное единство [396].

Похороны и всеобщий траур, сливающий воедино сердца, сами по себе знаменуют рождение массового homo totus, в котором с эротическим блаженством растекается индивид. Помимо поэмы Маяковского — «Я счастлив, что я этой силы частица, что общие даже слезы из глаз…» — можно привести, к примеру, стихотворение Безыменского «На смерть Ленина»: «И растворяюсь я в потоке этих воль… Я кончил. Я в толпе» [397]. Прямой или опосредованный источник этой participation mystique — многолюдный крестный ход в горьковской «Исповеди»: «Схватили меня, обняли — и поплыл человек, тая во множестве горячих дыханий. Не было земли под ногами моими, и не было меня, и времени не было тогда, но только радость, необъятная, как небеса» [398].

Но большевистская плерома получает пролетарски-индустриальный характер, стальную слитность целостного организма (показательный для всего коммунизма синтез механических и биологических начал, успешно подхваченный Сталиным). Выше уже упоминалось, что с начала 1920‐х годов — со времен дискуссии о профсоюзах и X съезда, запретившего фракционную деятельность, — наметилась отчетливая тяга к персонификации РКП. Теперь эта тенденция предельно усиливается. «Вся наша партия, как один человек , молчаливо примет клятву сделать свое железное единство стальным», — пишет, например, Преображенский [399](менее всего, однако, клятва была «молчаливой»).

В аналогичном направлении смещается кузнечная аллегорика и металлургически-пролеткультовская сторона ленинского образа, возносящегося в большевистские эмпиреи. Это — не прежний «двойник» общепролетарского кузнеца (или, по слову Филипченко, «любимый брат всех выплавленных в домнах»): все чаще Ленин подается в надмирном и обособленном облике демиургического Кузнеца (сталевара), персонально выплавившего, выковавшего или закалившего свою партию. Он и сам был отлит из пролетарского металла («железным человеком» называл его Горький, «железным вождем» — Бухарин), наделен «стальной волей» и правил «железной рукой». И это о нем — а вовсе не о малоизвестном тогда Сталине — пишет Александровский, изображая стального громовержца:

Одновременно металлургическая аллегорика все с большей настойчивостью будет закрепляться теперь за самой партией — с ее ленинской «закалкой», «железными рядами» и пресловутым «стальным единством» [401]. В сталь переплавляется и сама вера , которая вливает в ленинскую партию свежие рабочие силы. «Какой глубокой уверенностью, каким громадным социальным оптимизмом проникнуты эти новые ряды!» — пишет Бухарин, противопоставляя гнилому скепсису интеллигенции эту созидательную «веру» пролетариев: «У них все дышит активной творческой уверенностью в том, что все трудности мы победим, если сплочены и дружны будут наши стальные ряды» [402].

Но олицетворением всей этой «стали» вскоре станет человек, вобравший ее в свое имя. Зато сразу после смерти Сталина его преемники в свою очередь перенесут «сталь» с образа тирана на самих себя, то бишь на сплоченную «партию». Будто руководствуясь памятью жанра, Берия в надгробной речи заверил: «Товарищи! Неутолима боль в наших сердцах, неимоверно тяжела утрата, но и под этой тяжестью не согнется стальная воля Коммунистической партии, не поколеблется ее единство», — и далее все о том же «стальном единстве» и о закаленной «когорте» руководителей, готовых немедленно заменить драгоценного Отца и Учителя [403].

Сам же ленинский культ поджидали в будущем весьма противоречивые перипетии. Прежде всего после кончины вождя, отмечает Цехновицер, «пришло особенно настойчивое желание <���…> запечатлеть его гениальный облик», «оценить в умершем близком все личное, индивидуальное» [404]. Потустороннего Саваофа отныне неотвязно сопровождает его земная тень — травестийный двойник, которого описывает, например, некий А. Семенов в заметке с трогательным названием «Товарищ в больших и малых нуждах»:

Манишка топорщилась, мятая, грязная, галстух съехал на сторону. Та же усталость сквозила и в голосе, но в глазах, хоть и подернутых невольной дремотой, сверкали постоянная мудрость и ласка [405].

Этот неопрятный антропоморфный идол, бездарно стилизованный под Сына Человеческого, еще много десятилетий будет служить отрадой и утешением для всех недобитых ленинцев. Или, как в 1924 году один из большевистских пророков писал в стихах, качество которых чудесно соответствовало величию темы,

Когда после смерти Ленина Троцкий возвестил о «фонаре ленинизма», призванном озарить коллективную дорогу в будущее, он вряд ли ожидал, что другие престолонаследники превосходно обойдутся без его помощи. Очень скоро фонарь у него отобрали Зиновьев, Каменев (еще при жизни Ленина монополизировавший издание его сочинений) — и Сталин. Сразу после XII съезда генсек начинает гораздо активнее оперировать ленинскими цитатами, например в статье «Печать как коллективный организатор» (май 1923 года). Но свою роль как главного интерпретатора и хранителя ленинизма он начал неустанно навязывать партийной массе с 1924 года, когда опубликовал свод лекций «Об основах ленинизма». Джилас охарактеризовал эту книгу как «примитивизацию, но и одновременное установление догмы — подобно тому как „Анти-Дюринг“ Энгельса по отношению к произведениям Маркса был догматической систематизацией» [407]. Брошюра, продемонстрировавшая дидактические способности Сталина, была его несомненной удачей. Успех этих ясных и четких «лекций» отмечает и Волкогонов, говоря, что «их широко использовали агитпропы для ликвидации политического невежества населения» [408].

На XIV съезде, говоря о Ленине как о кузнеце и создателе партии (со своим обычным разнобоем в метафорах: «Не из такого материала она склеена и не таким человеком она выкована, чтобы переродиться»), Сталин превозносит новое Священное Писание большевизма, призывая партийную массу разделить свой начетнический экстаз:

Это такое счастье, что нам удалось выпустить несколько изданий сочинений Ленина. Теперь люди читают, учатся и начинают понимать. Не только руководители, но и середняки в партии начинают понимать, и им уже палец в рот не клади.