Михаил Вайскопф - Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты [3-е изд.]

По данным доклада мандатной комиссии XIV съезду ВКП(б), — констатирует В. Фролов, — среди делегатов съезда было: с высшим образованием 5,1 %, со средним образованием 22,3 %, с низшим образованием 66,1 %.

О 5,5 % состава съезда в докладе мандатной комиссии не говорится; остается предположить, что это были люди без образования вообще.

Вопреки пропаганде, эти «стальные ряды» рекрутировались вовсе не из пролетариата. Авансцену заполонила новая канцелярская каста.

В составе делегатов съезда, — продолжает комментатор, — «рабочие от станка» составляли 5,1 % (34 человека), а «крестьяне от сохи» — 0,3 % (2 человека) [к слову сказать, сильно меньше, чем в последней монархической Думе]. Около 70 % делегатов съезда составляли партийные работники всех уровней. В остальную часть, исключая «рабочих от станка» и «крестьян от сохи», входили советские, профсоюзные работники, представители Красной армии и в небольшом количестве (0,6 %, т. е. 4 человека) работники коопераций <���…> Невысокий образовательный ценз отмечается и у делегатов XVI съезда ВКП(б): с низшим, неполным средним (и, по-видимому, без образования) было 74,7 % делегатов съезда [431].

Подобный недостаток никогда особо не смущал Сталина, который искренне разделял ленинское расположение к людям, не обремененным эрудицией, зато в избытке наделенным «стальной волей». Выступая в 1926 году с речью о германской компартии, он возвестил:

Говорят, что теоретическим знанием не блещет нынешний ЦК. Так что ж, — была бы правильная политика, за теоретическим знанием дело не станет. Знание дело наживное, если его нет сегодня, то оно будет завтра, а вот правильную политику, которую практикует ныне ЦК германской компартии, не так-то легко усвоить иным кичливым интеллигентам. <���…> По мнению некоторых товарищей, достаточно иному интеллигенту прочесть лишних две-три книги или написать лишнюю пару брошюр, чтобы претендовать на право руководства партией. Это неправильно, товарищи. Это до смешного неправильно.

Впрочем, поскольку «знание дело наживное», Сталин внедряет собственные формы политпросвета, чтобы затем добиться его надлежащей унификации. Со временем он усадит всю страну по понедельникам за политучебу. Но и тогда обретенное «знание» будет сплавлено с все той же «непоколебимой верой» [432]. О ней говорил в своем покаянном выступлении на XVII съезде Преображенский:

Я должен был бы поступить, как поступали рабочие, когда еще жив был Ленин. Не все они разбирались в сложных теоретических вопросах… где мы, «большие умники», выступали против Ленина. Бывало, видишь, что приятель голосует за Ленина в таком теоретическом вопросе, спрашиваешь: «Почему же ты голосуешь за Ленина?» Он отвечает: «Голосуй всегда вместе с Ильичом, не ошибешься» ( Смех )… Я… должен был поступить именно так, как рядовой пролетарий мне тогда советовал. Если у тебя не поворачивается язык говорить все в деталях так, как говорит партия, ты все же должен идти с партией, должен говорить как и все, не надо умничать, должен больше верить партии, поступать так, как советовал тот рабочий [433].

О. Хлевнюк в своей ценной книжке о предыстории 1937 года усматривает здесь пародию: «Совершенно очевидно, что Преображенский просто высмеивал насаждаемое в партии единство по принципу личной преданности вождю. И это поняли делегаты, смеявшиеся там, где, казалось, нужно аплодировать. В самом деле, Преображенский откровенно формулирует „кредо“ сталинской партии: главное — не умничать, а верить вождю, а в зале — „смех“! Помимо прочего свидетельствовал этот смех о том, что в руководстве ЦК еще оставались [до Большого террора] люди, способные понять иронию Преображенского» [434]. Это тонкое наблюдение надо, вероятно, несколько скорректировать, приняв во внимание, что, во-первых, пародия имела своим предметом уже доминирующую, упрочившуюся тенденцию и, во-вторых, что речь Преображенского все-таки была произнесена и опубликована как абсолютно несомненное для огромной партийной массы подтверждение его раскаяния. Сам же девиз «не умничать» сталинизм в конце концов унаследовал от Ленина, который запальчиво бранил «вумных» и, например, на XI съезде изрек на манер Николая I: «Перестаньте умничать, рассуждать о нэпе». Поддержавшая Сталина посконно-чиновничья масса, призванная вытеснить «старую гвардию», вместе со своим генсеком всячески педалировала эту тенденцию к опрощению.

При всем том не стоит излишне драматизировать умственный разрыв между старым и новым большевизмом. Первый был достоянием интеллигентного мещанства, второй — обмещанившегося плебса. Волкогонов поражался тому, что «более тонкие, иногда даже изящные аргументы Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина не встречали поддержки в аудитории! А грубоватые, плоские, часто просто примитивные филиппики Сталина, тесно увязанные с „защитой Ленина“, генерального курса партии, единства ЦК и т. д., быстрее доходили до сознания людей» [435].

Можно вообразить, будто, в отличие от Сталина, ветераны «ленинской гвардии» и впрямь одаривали неблагодарную публику блистательными россыпями культурных сокровищ (острый дефицит которых ощущался уже у их отца-основателя). Практически, мне кажется, дело обстояло совершенно иначе. Праздные изящности левых оппозиционеров страдали безнадежным анахронизмом, часто усугублявшимся невнятицей, запутанностью [436], элементарной непоследовательностью, которые генсек разоблачал с проницательностью бдительного богослова [437]. Он вступил в борьбу во всеоружии тех полемических приемов, о которых говорилось в 1-й главе и возвращаться к которым теперь было бы излишним. Во всяком случае, Сталин гораздо умнее, точнее, собраннее, чем его конкуренты, адаптировался к эволюционирующей и формируемой им самим партийной среде, чутко улавливая и приспосабливая к своим нуждам исходящие от нее «православно-абсолютистские» флюиды и тягу к духовной однородности.

Многократно отмечалось, что в своем большинстве партия 1920‐х годов была настроена вовсе не на мировую революцию, а на патриотическое государственное строительство, на стабилизацию, авторитарную основательность и порядок, обеспечивавшие приемлемый жизненный уровень. Это была партия столоначальников, охваченных зудом карьеризма и будничным пафосом положительности. Менялся и ее национальный состав. «Великороссов в партии к XIII съезду — 72 %, очевидно, после ленинского призыва процент должен увеличиться», — с надеждой сообщил генсек уже в мае 1924-го. Над народом, оправившимся после приступа деструктивной революционной анархии, витал теперь дух национально-имперской реставрации — и новое партийное чиновничество, далекое от умозрительных схем, но зато сохранившее ментальную близость к подопечному населению, непосредственно выражало эту охранительную ориентацию, которую, с теми или иными тактическими колебаниями, олицетворял Сталин. Он облек эти неясные побуждения в догматические и ритуально близкие формы, пестовавшие память и о недавнем национальном величии, и о психологически родном самодержавии, и о православной церкви, которую все обстоятельнее будет замещать партия.