Михаил Вайскопф - Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты [3-е изд.]

Литургическое заключение речи («буди, буди!») само по себе есть декларация несокрушимой веры. В Евангелии это вера во Христа; у Сталина — верность Ленину и ленинизму. Выступая на выпуске академиков Красной армии в 1935 году, Сталин традиционно совместил в образе Ленина Бога Отца с небесным кузнецом как племенным большевистским и своим персональным тотемом, обеспечившим победу над противниками:

Они забыли, что нас ковал великий Ленин, наш вождь, наш учитель, наш отец.

Кто же тогда «отец» оппозиционеров?

Отлично известно, кто оттуда, из‐за границы, вдохновляет их на борьбу с партией — это, среди прочих врагов,

Дан , лидер « русской » социал-демократии, лидер « русских » меньшевиков, ратующих за реставрацию капитализма в СССР, —

говорит Сталин в 1926 году, а в 1930‐м он возвращается к тем же многозначительным кавычкам, которыми обрамляет слово «русские» применительно к евреям-меньшевикам. Против линии партии на Западе выступают, в частности, «„ русские “ меньшевики типа Абрамовича и Дана ».

Значим тут, конечно, сам подбор этих вполне нарицательных имен. Меньшевистское имя Абрамович воспринималось тогда примерно так же, как совсем недавно Борис Абрамович (ударение на втором слоге) и Роман Абрамович (ударение на третьем). Ведь даже у Бухарина, вроде бы далекого от антисемитских настроений, в 1928 году один из разделов его доклада на VI конгрессе Коминтерна назывался столь же символически: «Глупенькая болтовня Абрамовичей».

Не менее одиозно звучала и фамилия Дан, по поводу которой Горький острил о «колене Дановом». Согласно широко известной христианской традиции, именно из этого колена должен был явиться Антихрист, а приход его подготовлен будет апостасией — утратой веры. Весь этот ассоциативный ряд Сталин стремится прикрепить к «троцкистам», представив их уже порождением Бунда:

Вот вам корни капитулянтства нашей оппозиции. Недаром ее расхваливает бундовский капитулянт Абрамович.

Ни о каком компромиссе с этой иудейской нечистью речи быть, конечно, не может. На XVI съезде, состоявшемся в 1930 году после высылки Троцкого и полного разгрома любых оппозиций, Сталин с негодованием отвергает такую возможность, заявляет, что партия «никогда не опускалась до <���…> дипломатического гешефтмахерства ». (Кстати, в том же году он по довольно случайному поводу употребляет и столь же специфическое выражение насчет «талмудизированных абстракций».) Еще ранее, в 1927‐м, т. е. в период юдофобской травли оппозиционеров, у Сталина вновь всплывает упомянутый им за два десятилетия до того «буржуй» Аксельрод, успевший сильно состариться в эмиграции. В докладе «Троцкистская оппозиция прежде и теперь» генсек язвительно объявил его духовным наставником Троцкого. Последняя, резюмирующая глава доклада так и называлась — «Назад к Аксельроду»:

Теперь, — бодро фантазировал Сталин при живой поддержке соответствующей аудитории, — наиболее популярной брошюрой среди оппозиционеров является не большевистская брошюра Ленина «Шаг вперед, два шага назад», а старая меньшевистская брошюра Троцкого «Наши политические задачи» (изданная в 1904 г.), направленная против организационных принципов ленинизма, против брошюры Ленина «Шаг вперед, два шага назад» <���…> Брошюра эта [Троцкого] интересна, между прочим, тем, что ее посвящает Троцкий меньшевику П. Аксельроду. Так там и сказано: «Дорогому учителю Павлу Борисовичу Аксельроду». (Смех. Голоса: «Явный меньшевик!») <���…> От брошюры «Шаг вперед, два шага назад» к брошюре Троцкого «Наши политические задачи», от Ленина к Аксельроду — таков организационный путь нашей оппозиции.

Это педалирование ленинской брошюры «Шаг вперед…», будто бы отвергаемой Троцким как выучеником Аксельрода, явно образует тут смысловую рифму к процитированному у нас во второй главе замечанию Сталина (брошюра о национальном вопросе) по поводу бундовского « шага вперед », который на деле означал возвращение к «духу субботнему» [474].

Ну что же, — грозно завершает свою речь Сталин, — скатертью дорога к «дорогому учителю Павлу Борисовичу Аксельроду»! Скатертью дорога! Только поторопитесь, достопочтенный Троцкий, так как «Павел Борисович», ввиду его дряхлости, может в скором времени помереть, а вы можете не поспеть к учителю. ( Продолжительные аплодисменты. )

Сама эта «дряхлость» и старость, всегда отвратительная Сталину (о чем подробнее — в следующей главе), — знак ветхозаветной обреченности его врагов. На победоносном XV съезде он представил Ленина в качестве прямого олицетворения истинно русских пролетарских сил, тогда как фарисействующую, изолгавшуюся оппозицию персонифицирует все тот же злосчастный бундовский еврей с ветхозаветной фамилией:

Соединить Ленина с Абрамовичем! Нет уж, товарищи! Пора бросить эту жульническую игру. Вот почему я думаю, что разговоры Каменева об единстве «во что бы то ни стало» есть фарисейская игра, рассчитанная на обман партии.

Иными словами, «никто не может служить двум господам <���…> Не может служить Богу и маммоне» (Мф 6: 24). Абрамович туг словно замещает своего праотца Авраама, потомство которого было проклято Иисусом, как он говорит об этом еврейским маловерам и фарисеям:

Я говорю то, что видел у Отца Моего; а вы делаете то, что видели у отца вашего. Сказали Ему в ответ: отец наш есть Авраам. Иисус сказал им: <���…> ваш отец диавол, и вы хотите исполнять прихоти отца вашего <���…> он лжец и отец лжи (Ин. 8: 38–39, 44).

То был язык, взывавший к ближайшим религиозным и эмоциональным традициям народных и мещанских масс России, а потому особенно эффективный.

В любом случае неизбежно возникает вопрос — как, собственно говоря, на деле относится Сталин к своему официальному кумиру, противопоставленному «Данам и Абрамовичам».

Слишком много написано об узурпации Сталиным ленинского идеологического и политического наследия, чтобы стоило надолго задерживаться на этой теме. Некоторые ее аспекты заслуживают, однако, более подробного освещения с учетом того, что сталинское отношение к Ленину, по существу, всегда представляло собой по-разному дозированную смесь прямого ученичества, почитания и глухой неприязни.

На этих страницах не раз говорилось о чисто стилистическом давлении ленинских писаний на Сталина, откуда, как мы видели, он охотно заимствует лозунговые и дидактические формулы. Приведу несколько дополнительных примеров:

Не помешает снова напомнить, что такая сквозная зависимость свидетельствует, конечно, о гораздо более глубоком влиянии, которое отнюдь не исчерпывается областью пропагандистского или полемического красноречия. Впрочем, самой этой риторике генсек придавал иное, непререкаемо сакральное значение, совсем не свойственное его предшественнику. Вероятно, Ленин представлял собой парадигматическую фигуру [475]для Сталина преимущественно в том, что касается волевой целеустремленности или беспринципной тактической «диалектики»; зато по части интриганства, аморализма и бездонного властолюбия (не говоря уже о тщеславии, почти чуждом Ленину) он намного превзошел своего учителя. По выражению Авторханова, «Сталин — Ленин, доведенный до логического конца» [476]. Правда, он, кажется, отличался от Ильича и чуть меньшей жестокостью (или «беспощадностью», как предпочитал называть ее основатель Советского государства). Молотов, полагавший, что Ленин был «более суровым», вспоминал, как тот упрекал Сталина «в мягкости и либерализме» [477].