Владимир Рудинский - Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Зато уж советская литература! Алексей Толстой, Михаил Шолохов, Николай Островский, Фадеев представлены каждый несколькими отрывками; Валентин Катаев, А. Твардовский, Б. Горбатов имеют каждый по одному. Интересно, что Шолохов здесь дан не через «Тихий Дон», лучшее свое произведение, а через «Поднятую целину», а А. Толстой через «Хлеб», и еще каким отрывком! – «Прибытие Сталина». В советской литературе есть разного рода вещи, но тут подобрана сплошная пропаганда, сплошная агитка грубейшего сорта. От такого подбора у иностранца никак не возникнет ни интереса, ни уважения к русской литературе, старой и новой, скорее наоборот.

Но нас больше всего занимает соотношение цифр. Пять страниц на литературу Западной Европы, ни одной для Востока, казалось бы, близкого наполовину мусульманской Албании, 200 страниц на албанскую литературу и больше ста на русскую. Это соотношение свидетельствует на наш взгляд не о дружественных связях двух суверенных наций, а о наличии с одной стороны метрополии, а с другой колонии, куда без стеснения вводится собственная культура, вернее, то из нее, что считается желательным. В этом смысле мрачным юмором звучат слова советского лингвиста В. А. Серебренникова, специалиста по албанскому языку: «Переломным моментом в развитии культуры албанского народа и его языка било вступление Албании после второй мировой войны на путь подлинно демократического развития. Огромное значение при этом имела бескорыстная и братская помощь, оказанная Албании Советским Союзом».

Для внимательного читателя могут найтись в «Антологии» и некоторые сведения, небезынтересные в политическом смысле. Когда революционные албанские писатели рассказывают, как красные партизаны целые недели пробирались между вражеских деревень, крестьяне которых их обстреливали и стирались перебить, потому что там жили «зогисты» или «балысты», т. е. сторонники албанского короля Ахмета Зогу 399и приверженцы антикоммунистической организации «Балы Комбетар» («Национальный Фронт»), то с некоторым удовольствием думаешь, что несмотря на свирепость расправ, общую для всех стран за железным занавесом, в Албании, наверное, еще осталось достаточно врагов антинародного коммунистического режима. Придет время, и их скрытое сейчас недовольство вспыхнет ярким пламенем. Будущее все-таки за этими балыстами н зогистами, а не за прихлебателями Энвер Ходжи.

«Возрождение», рубрика «Среди книг и журналов» Париж, Август 1955 года, № 44, с. 139–142.

Потомки Траяна (о румынском языке и литературе)

Румынский язык принадлежит к семье романских, так же как французский и итальянский, испанский и португальский. Но он подвергся влиянию славянских языков – и какому! Чуть не половина его словарного запаса состоит из славянских корней. Точнее, но конечно очень суммарно и приблизительно, от 40 до 43 процентов, причем столько же примерно взято из вульгарной латыни, а остальное представляет собою заимствования из греческого, турецкого и венгерского.

Трудно в первый момент поверить, что по-румынски «чашка чаю» будет «чашка де чай». Зная латынь, некоторые слова узнаешь сразу, в почти неизмененной форме, но рядом другие сбивают с толку; встретив слово «рана», думаешь, что это «лягушка», как по латыни, а на деле это значит рану, как и по-русски. Но и чисто славянские слова имеют иногда неожиданный смысл; то что «попас» обозначает привал еще довольно легко понять; более неожиданно что «запор» означает поток, и еще более курьезно румынское название войны: «разбой». Кто-то из русских писателей высказал даже мысль, что в этом последнем обозначении заключена целая философия, целое мировоззрение.

Я заинтересовался румынским языком в свои студенческие годы, будучи уже знакомым с главными романскими языками, и открыв в первый раз румынский роман, натолкнулся сразу на идиллическое описание пастуха, лежавшего на ковре из зеленой травы. Пастух был назван в этой фразе тюркским словом «чобан», а его положение описано так: «кулкат пе ун ковор де ярба верде». Эта смесь, помню, меня совершенно восхитила: «кулкат» я сразу признал за латинское «колокатус», «ковор» звучало почти по-русски, а «зеленая трава» почти как испанское «йерба верде».

Как создалась столь разнообразная ткань румынского языка? Чтобы понять это, надо бросить взгляд на историю народа, на нем говорящего. Главным определяющим событием было предпринятое римским императором Траяном в 107 году нашей эры завоевание Дакии. Язык римских легионеров и колонистов навсегда закрепился на этой территории (довольно загадочным образом, если учесть, что Рим вскоре ее оставил и утратил с ней всякую связь) и отсюда идет горделивое название, которое дают себе румыны в поэзии и риторике: «правнуки Траяна». Колонизация видимо шла из Италии, и этим объясняется, что фонетически румынский язык ближе всего к итальянскому. Но наряду с этим он часто удивительно точно соответствует языкам Пиренейского полуострова, сохраняя вместе с ними корни, исчезнувшие из других родственных языков. Так, плечо по-румынски «умэр» (испанское «омбро»), путь «кале» (испанское «калье» – улица); а, например, румынское «фрумо асэ» – красивая – даже и звучит очень похоже на португальское «формоза», сохранившееся в названии известного острова.

Исторически известно, что дакийцы говорили на индоевропейском языке особой группы. Просеяв румынскую речь, мы найдем несколько десятков корней, которые не похожи ни на латинские, ни на славянские и видимо не взяты из языков соседних народов. Анализ показывает притом, что некоторые из таких слов в ходу также и у албанцев, территориально довольно далеких от Румынии. Многое заставляет думать, что это есть остатки «этнического субстрата», как выражаются в лингвистике, т. е. первоначального местного языка: предки румын и албанцев принадлежали к одному племени. Так «маль» по-албански гора, а по-румынски берег; по албански «букур» – радость, удовольствие, а «букурос» – веселый, довольный; ель по-албански «бред», а по-румынски «брад». Есть и некоторые слова, взятые из латыни в особом смысле, присущем только Румынии и Албании: «фуртуна» в смысле «буря», албанское «флутур» и румынская «флутуре» в смысле «бабочка».

Тогда как другие романские пароды, в качестве католиков, имели своим священным языком латынь, православные румыны, попавшие в орбиту Византии, а не Рима, пользовались богослужебными книгами на древнеславянском языке, употребление которого постепенно распространилось и в качестве административного и литературного. Это в значительной степени объясняет проникновение массы славянизмов в румынский язык.

Как и на Западе, монастыри представляли собой культурные центры, и румынская национальная литература обязана им своим зарождением. В обителях как Путка, Быстрица, Слатина, Нямц, переписывались, а затем и печатались книги, даже и не только церковные, сперва по-славянски; позже для просвещения народа здесь были переведены на румынский язык сначала молитвы, потом Новый и Ветхий Завет. Псалмы были переложены стихами, и это были первые шаги литературной поэзии. Все писалось славянским алфавитом, кириллицей, которая осталась в употреблении в Румынии до середины XIX века. Имена таких церковных деятелей, как митрополиты Варлаам 400и Дософтей 401, и их сподвижников, должны по справедливости навсегда сохраниться в благодарной памяти румын.