Светлана Бойм - Будущее ностальгии

Сувениры на книжных полках иммигрантов — это предметы со всего света. Мы находим здесь сокровища с дворовых американских распродаж, китайских уток, тайских львов и других экзотических животных, в том числе крошечных динозавров, найденных в коробках из-под чая каркаде «Красная роза», которые русские иммигранты пытаются спасти от консюмеристского забвения и выставить в своих музеях на книжных полках. Они являются любимыми домашними животными в причудливых играх памяти изгнанников. Быть может, это своеобразный отказ принять культуру одноразовых предметов. Было время, когда иммигранты сами избавлялись от собственного мусора и теряли большую часть своих личных вещей; теперь они чувствуют, что и для них наступило время сохранять и собирать несмотря ни на что.

Американские дворовые распродажи играют важную роль в эмигрантской топографии Америки. Эмигрантская мемуаристка Диана Виньковецкая пишет: «Слышали ли вы что-нибудь о нью-йоркских помойках?! <���…> Что можно найти там? В музее не отыщешь! Один столик до сих пор составляет гордость и украшение моего дома <���…> — ампир Людовика XIV!» [842]Она рассказывает историю иммигранта, который занимался реставрацией живописи в Третьяковской галерее в Москве, но поселившись в Нью-Йорке стал специалистом по мусору. Он очистил и восстановил много предметов, которые спас с улиц, — так много, что когда социальные работники из Фонда Толстого пришли к нему с визитом, они немедленно сократили объем своей финансовой помощи. Восстановление предметов с помоек, по-видимому, является вполне утилитарной потребностью, но вместе с тем — своеобразным ритуальным сохранением прошлого, даже если это прошлое на самом деле не является твоим собственным.

«У меня никогда бы не было всех этих чочек [843]на полках в Москве», — говорит Лариса. На самом деле, несколько женщин сказали мне, что они никогда не выставляли матрешки и хохлому в России, потому что они отвергали китч, особенно в 1960‑е годы, когда борьба интеллигенции против филистерства и вещизма (мещанства) была в самом разгаре. Лариса вспоминает, что в 1960‑е она была преданным читателем журнала Amerika, пропагандистского издания, напечатанного на высококачественной, приятно пахнущей бумаге. Лариса особенно восхищалась фотографиями интерьеров квартир радикальных студентов Беркли. Многие из них происходили из среды обеспеченного среднего класса, но стали презирать буржуазные потребительские ценности и предпочли спать на матрацах, покрытых красной тканью, вместо обычных кроватей. Пытаясь копировать этот образ жизни, Лариса решила выкинуть советскую мебель, купленную родителями до войны, и достала матрац и красную ткань, чтобы создать прогрессивный «западный» интерьер. Очевидно, что матрац с красной тканью означал нечто совершенно разное в культуре переизбытка товаров и в культуре материального дефицита (и избытка красной ткани, использовавшейся для знамен, растяжек и уличных украшений). В 1960‑е годы Лариса гордилась своим американским радикализмом. Около десяти лет спустя, когда она действительно перебралась в Соединенные Штаты и должна была ютиться на матраце, подобно многим другим приезжим, ее взгляды изменились. Испытав утрату, отрыв от корней и находясь в изгнании, она, напротив, захотела воссоздать тот самый уютный, плотно обставленный интерьер, который она так стремилась уничтожить в старой доброй Москве 1960‑х годов.

Русско-советское фольклорное искусство на книжных полках иммигрантов — это не столько ностальгический сувенир из России, сколько личная память о друзьях, оставшихся далеко в прошлом. Обладатель сувенира — продукта индустрии массового производства становится его новым автором, который рассказывает альтернативное повествование о своих приключениях. В Брайтоне, штат Массачусетс, в комнате другого бывшего советского иммигранта Лизы я обнаружила раскладные русские куклы-матрешки. Лиза сразу предупредила меня, что это не она привезла их из России. Они оказались подарком подруги, которая навестила ее. Не имея лишних средств, подруга Лизы просто взяла матрешек из детского сада, в котором она работала; куклы стали «memento» о первом пересечении границы при переезде из СССР в США и своеобразным новым началом старой дружбы.

Это напоминает мне историю домашнего позора, рассказанную русской эмигрантской писательницей Ниной Берберовой. В какой-то момент в начале 1930‑х годов писатель Иван Бунин посетил Берберову и поэта Владислава Ходасевича в их маленькой квартире на рабочей окраине Парижа, населенной приезжими. В квартире почти не было мебели, и в тот вечер даже особенного обеда не предполагалось. Но Бунина оскорбила неуместная домовитость Берберовой:

— Смотрите, пожалуйста: петух на чайнике! — воскликнул однажды Бунин, войдя в нашу столовую.

— Кто бы мог подумать! Поэты, как известно, живут под забором, а у них, оказывается, — петух на чайнике [844].

Вышитый петух символизировал определенную близость с бытовыми предметами, которые, казалось, были глубоко дурным вкусом для русской интеллигенции в изгнании [845]. Для Бунина это был пример домашнего китча, который поставил под угрозу чистоту русской ностальгии. Вышитый петушок, казалось, был прикрытием боли изгнанника; он выдавал стремление жить в изгнании, обустраивать новый дом вдали от дома. Берберова не отказалась от своего украшенного чайника. Она признается, что любит эту иную сознательно выбранную и свободно обживаемую домашнюю культуру, которая является не «гнездом» или олицетворением «биологической обязанности», а каким-то особым «символом защиты, прелести и прочности жизни». Этот вышитый петушок оказался опасной лихой птицей. Едва ли являющаяся символом экзотической русскости, эта особая вышивка была подарком ручной работы, посланным Берберовой из Советского Союза подругой — женщиной, которая в конце концов оказалась в сибирской ссылке «за "сношения с заграницей"». Она превратилась в сувенир ускользающей близости изгнанников.

Каждая квартирная коллекция представляет собой фрагментарную биографию жителя и отображение коллективной памяти. Коллекции формируют основу для возникновения ощущения близости. Эта манера создавать дом вдали от дома напоминает мне старомодные советские интерьеры, где каждый объект имел ауру уникальности — будь то чудесным образом уцелевшая бабушкина старинная статуэтка или морская ракушка, найденная на пляже незабвенного черноморского курорта летом 1968 года. Для поколения людей, родившихся до или сразу после Второй мировой войны, ценные вещи часто были редкостью и чем-то очень трудно доступным; в прежние времена их можно было экспроприировать, но их никогда не удаляли добровольно. В случае иммигранта пословица «мой дом — моя крепость» не вполне применима; скорее, она должна звучать как «мой дом — мой музей». На своей кухонной полке Лариса Ф. собрала яркие значки из Метрополитен-музея, которые она сохранила от своих частых походов туда. Лариса регулярно водит своих учеников в «Мет», «потому что это помогает им расширить горизонты познания и показывает им, что есть целый мир, существующий за пределами Квинса». Красочные музейные значки, самые дешевые из найденных объектов, которые предлагает музей, оживляют кухню, а также напоминают советскую практику украшения комнат в коммунальных квартирах плакатами из Эрмитажа. Так, эстетические и обыденные практики обживания пространства и сохранения воспоминаний тесно связаны между собой.