Светлана Бойм - Будущее ностальгии

В книге «Шум времени» О. Э. Мандельштам писал: «Никогда я не мог понять Толстых и Аксаковых, Багровых внуков, влюбленных в семейственные архивы с эпическими домашними воспоминаниями. Повторяю — память моя не любовна, а враждебна, и работает она не над воспроизведением, а над отстранением прошлого. Разночинцу не нужна память, ему достаточно рассказать о книгах, которые он прочел, — и биография готова. Там, где у счастливых поколений говорит эпос гекзаметрами и хроникой, там у меня стоит знак зияния, и между мной и веком провал, ров, наполненный шумящим временем, место, отведенное для семьи и домашнего архива. Что хотела сказать семья? Я не знаю». — Примеч. пер.

Четверо молодых ленинградских поэтов — учеников и последователей Анны Ахматовой: Иосиф Бродский, Анатолий Найман, Евгений Рейн, Дмитрий Бобышев — получили такое своеобразное коллективное прозвище. Принято считать, что это словосочетание возникло и получило известность благодаря четверостишию из стихотворения Дмитрия Бобышева «Все четверо»: «И, на кладбищенском кресте гвоздима / душа прозрела: в череду утрат / заходят Ося, Толя, Женя, Дима / ахматовскими сиротами в ряд». — Примеч. пер.

Суд над И. А. Бродским состоялся 18 февраля 1964 года. В протоколе Фриды Вигдоровой вердикт суда, озвученный судьей Савельевой, следующий: «Бродский систематически не выполняет обязанностей советского человека по производству материальных ценностей и личной обеспеченности, что видно из частой перемены работы. Предупреждался органами МГБ в 1961 году и в 1962‑милицией. Обещал поступить на постоянную работу, но выводов не сделал, продолжал не работать, писал и читал на вечерах свои упадочнические стихи. Из справки Комиссии по работе с молодыми писателями видно, что Бродский не является поэтом. Его осудили читатели газеты "Вечерний Ленинград". Поэтому суд применяет указ от 4/V.1961 года: сослать Бродского в отдаленные местности сроком на пять лет с применением обязательного труда». — Примеч. пер.

Brodsky J. A Place as Good as Any // On Grief and Reason. New York: Noonday, Farrar, Straus & Giroux, 1995. Р. 35.

Brodsky J. On the Condition We Call Exile // On Grief and Reason. Р. 24.

Также известно под названием «Путешествие в Стамбул». Текст был изначально опубликован в журнале New Yorker. — Примеч. пер.

Brodsky J. Flight from Byzantium // Less Than One. New York: Noonday, Farrar, Straus & Giroux, 1986. Р. 417.

Losev L. Home and Abroad in the Works of Brodsky // Under Eastern Eyes: The West as Refected in Recent Russian Emigre Writing. London: MacMillan, with SEES University of London, 1991. Р. 25-41.

Ibid. P. 29.

Далее Лев Лосев (Лев Владимирович Лифшиц, 1937–2009) добавляет «Ответ может быть прост: поэт любит родину больше, чем чужбину». — Примеч. пер.

Brodsky J. Marbles. Р. 38.

Brodsky J. Marbles. P. 3.

Фр. «тоска по дому», «ностальгия». — Примеч. пер.

Шкловский В. Искусство как прием // O теории прозы. М., 1929. На английском языке см.: Shklovsky V Art as a Technique // Lee T. Lemon and Marion J. Reis, eds and transl. Four Formalist Essays. Lincoln: University of Nebraska Press, 1965. Р. 3-24. Подробнее см.: StriedterJ. Literary Structure, Evolution and Value: Russian Formalism and Czech Structuralism Reconsidered. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1989.

Gesamtkunstwerk, нем. — Примеч. пер.

Гинзбург Л. Человек за письменным столом. Л.: Советский писатель, 1989. Р. 59.

Шкловский В. Третья фабрика. Л., 1926.

Brodsky. Less Than One. P. 7-8.

Данило Киш (Danilo Kiš, 1935–1989) — югославский и сербский поэт, прозаик, драматург, переводчик. Переводил литературу с венгерского, французского и русского языков. Автор книг «Homo poeticus», «Жизнь, литература», «Горький осадок опыта» и др. — Примеч. пер.

Цит. по: Longinovic T. Borderline Culture. Fayetteville: University of Arkansas Press, 1993. Р. 140. В интервью Киш заявляет, что его поэтика основана на «опосредованном влиянии истории на судьбу евреев».

Brodsky J. The Keening Muse // Less Than One. Р. 38. Любопытно, что, упоминая здесь об Ахматовой, Бродский пересказывает формулировку Цветаевой: поэт — это Жид.

Brodsky J. Profile of Clio // New Republic. 1993. February 1. Р. 64.

Ibid. Эти строчки становятся лейтмотивом эссе. Образ Жида у Бродского напоминает аналогичный образ у Шкловского: того самого блуждающего призрака на полях их текстов. Он преследовал несколько поколений светских и ассимилированных советских евреев, которые не искали ни традиционалистских, ни сионистских путей и для которых после 1930‑х годов еврейская традиция была скорее культурной, чем религиозной.

В русскоязычной версии текста на этом месте стоят слова «пресуществление» и «агорафобия». — Примеч. пер.

American Heritage Dictionary. Boston: Houghton Mifflin, 1985. Р. 781. Русский эквивалент этого слова — «средостение». — Примеч. пер.

Brodsky J. The Child of Civilization. Р. 130.

Brodsky J. Less Than One. Р. 5. «Надо сказать, что из этих фасадов и портиков — классических, в стиле модерн, эклектических, с их колоннами, пилястрами, лепными головами мифических животных и людей — из их орнаментов и кариатид, подпирающих балконы, из торсов в нишах подъездов я узнал об истории нашего мира больше, чем впоследствии из любой книги».

«В контексте тогдашней русской жизни возникновение Санкт-Петербурга было равносильно открытию Нового Света: мыслящие люди того времени получили возможность взглянуть на самих себя и на народ как бы со стороны. <���…> Если верно, что писателю нужно отстраниться от собственного опыта, чтобы иметь возможность прокомментировать его, тогда город, с его услугами отчуждения, позволял писателю сэкономить на путешествии» ( Brodsky J. A Guide to a Renamed City // Less Than One. Р. 79).

Ibid. P. 139. Для более подробного изучения метафоры изгнания у Бродского в качестве поэтического палимпсеста см.: Bethea D. Joseph Brodsky and the Creation of Exile. Princeton, NJ: University Press, 1994, и Losev L. , Polukhina V, eds. Brodsky's Poetics and Aesthetics. New York: St. Martin's Press, 1990. Текст по переводу Дмитрия Чекалова. — Примеч. пер.

Brodsky J. On the Condition We Call Exile. Р. 18.

Brodsky J. Less Than One. P. 30.

Поскольку практически ни один из этих ленинградских внутренних эмигрантов не мог путешествовать, Джотто был известен им по репродукциям, в частности по публикациям в польских или гэдээровских изданиях из серии «Классика мирового искусства». Эти книги имели особый статус, ауру и «западный» дух. Тем не менее произведения в «Классике мирового искусства» не рассматривались как обыкновенные инородные объекты; они были образами иного мира, отраженного в ленинградском зеркале, вдохновлявшем появление миражей на волнах реки Невы.