Зинаида Бонами - Как читать и понимать музей. Философия музея

Планирование будущего музеев, как, впрочем, и решения, связанные с их текущей деятельностью, дают основания музеологам задуматься над тем, как должен управляться новый музей. Авторитетной фигуры директора публичного музея, как это было в XIX-первой половине ХХ в., – ученого, знатока, общественно признанной личности – уже практически не существует. Это был особый тип исключительно страстного и полностью сконцентрированного на своей миссии человека. Собственно, многие большие и малые музеи становились овеществленной мечтой их основателя или первого директора. Из особой, порой фанатичной преданности музею проистекало единоначалие как главный принцип руководства, часто граничившее с авторитарностью.

По наблюдениям Карстена Шуберта, постмузей, подобно какой-нибудь корпорации, имеет скрытую и неочевидную форму принятия решений. «Внутри институции участники <���…> замысловатой сети власти и влияния прячутся друг за другом… Когда дела идут из рук вон плохо, вина за “неудачные” решения инстинктивно возлагается на других, находящихся предположительно за рамками института…» (70).

Розалинд Краусс в своей известной статье «Логика музея позднего капитализма» (1990) рисует достаточно мрачную картину торжества постмузея. Его цель будет достигнута путем изменения всех ведущих и определяющих принципов публичного музея: количество превзойдет качество, диффузия заменит концентрацию, место хронологии займет фрагментарность, памяти – амнезия; копия заменит подлинник, хаос – систему (71). «Когда Краусс писала эту статью, тенденции, о которых она толковала, только начали проявляться. Однако реальность превзошла даже самые пессимистические прогнозы. «Шаг за шагом [она] входила в жизнь, с поразительной скоростью и при минимальном критическом сопротивлении, показывающем, что это был единственно возможный исторический исход», – с нескрываемой горечью констатирует Карстен Шуберт (72).

Вид здания Художественного музея г. Гронинген

Архитектор Филипп Старк (Philippe Starck), род. 1949 и Алессандро Мендини (Alessandro Mendini), род. 1931

Цветная фотография

Можно ли, однако, считать, что духовный потенциал публичного музея, каким он явился на свет, на сегодняшний день совершенно исчерпан, а его общественная миссия полностью реализована? Взглянем на перспективу с разных позиций.

Экономическая наука не столь однозначна относительно причинно-следственной связи культуры и экономики периода постмодерна, как полагают те, кто отказывает музею в праве считаться особой сферой духовного производства и способствует сдвижению его в индустрию досуга. Более того, ряд исследований дают наглядное свидетельство, что уровень развития культуры оказывает стимулирующее воздействие на экономику, и в этом отношении потенциал публичных музеев мог бы быть востребован.

По мнению самих теоретиков постмодерна, проект модерна, а значит и Просвещения, отнюдь не завершен. Этот факт особо значим для российских музеев, имевших в своей биографии и монаршие опыты по насаждению музея «сверху» (Петр I), и проект Вселенского музея Н. Ф. Федорова, и авангардистские эксперименты раннего советского времени. Кстати, именно советские музеи чуть ли не столетие назад прошли уже теми маршрутами, которыми хотел бы следовать сегодня постмузей.

«Идея выноса музея на улицу, – писал один из авторов журнала «Советский музей», – превращается в действительность… Но пока это оазисы-одиночки на нашем культурном фронте… Готова ли наша общественность, наши культбюджеты с достоинством встретить идею – даешь музей на улицу, музей без частокола?» (73). Звучит фактически как мем (от англ. meme – образ, идея, символ; единица культурной информации), как мечта современного музея о массовом зрителе…

Между тем новейшее поколение художников и критиков с неподдельным интересом наблюдает за трансформациями, происходящими в классических художественных музеях. Похоже, они совсем не поддерживают замену его просвещенческого предназначения на необременительные опыты по «депровинциализации» зрителей (74). Легко угадываемое в текстах молодых авторов стремление к сохранению существа музея не означает, однако, консервацию прошлого, скорее это протест против «продолжения прошлого в виде разрушения прошлого» (75).

Далеко не все, что касается будущего музеев, зависит непосредственно от них самих. Но все же именно от них с тревогой ждут ответа на вопрос о выборе пути: «Предпочитают ли они общедоступность или развлекательность, интеллектуальное или чувственное, но неартикулизированное переживание искусства или положительные отзывы туристов?» (76).

В экспозиции Музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина

Москва. Черно-белая фотография

Примут ли музеи «правила игры – принципиально направленные против правил старых», откажутся ли от «претензий на особую роль в строительстве культурной гегемонии [и] в воспроизводстве общества», сохранят ли, не теряя достоинства, «консерватизм культурной сферы, которая продолжает настаивать на своей неизменной ценности»? (77).

В любом случае, это будет непростой выбор. Те, кто защищает сегодня традиционный музей, выглядят немодными и узко мыслящими, в том числе и в глазах средств массовой информации. По наблюдениям Карстена Шуберта, споры, ведущиеся вокруг музея, в XXI в. стали еще более «агрессивными, фанатичными и зачастую предвзятыми и догматичными» (78).

Что касается принципов организации, финансирования, менеджмента европейских музеев, утверждает видный британский музеолог и деятель Международного Совета музеев (ИКОМ) Патрик Бойлан ( Patrick Boylan ), то предсказать будущее хоть с какой-то долей вероятности представляется сейчас невозможным. «История тут не сможет помочь. Я не знаю кого-либо, кто четверть века назад даже близко мог предвидеть те изменения, которые затем коснулись такого количества европейских музеев и их сотрудников», – отмечает он (79).

В самом деле, все, что мы сегодня знаем наверняка о музеях, так это то, что они способны бесконечно изменяться. Однако между необходимостью обновления и полным разрывом с прошлым, утратой собственной идентичности лежит пропасть. Поэтому так важно не нарушить музейный эквилибриум (от лат. aequus – равный и libra – весы, равновесие). Это чудесное слово, подхваченное Карстеном Шубертом у французской писательницы Маргарет Юрсенар ( Marguerite Yourcenar , 1903–1987), кажется очень подходящим. «Нет ничего более легкого, – написала она, – чем нарушить эквилибриум самых чудесных мест на свете» (80).