Арчи Браун - Типы лидеров. Определить, найти подход, добиться своего

Тем не менее на момент смерти Гинденбурга в августе 1934 года Гитлер еще не достиг положения полноправного «фюрера нации». Когда Гинденбург был уже на смертном одре, Гитлер продавил важное конституционное изменение, согласно которому после смерти президента эта должность совмещается с должностью канцлера рейха. Поскольку Верховным главнокомандующим вооруженными силами являлся президент, это означало, что Гитлеру передается важнейшая часть конституционных полномочий. Его будущий официальный титул гласил — «Фюрер и Рейхсканцлер» [861]. С этого момента его власть стала еще более абсолютной, а идейные цели — яснее. Себялюбцем Гитлером руководила не только жажда власти. Он был еще и «идеологом непоколебимой убежденности» [862]. Его расовой интерпретации исторических событий сопутствовала пылкая вера в решающую роль «великой личности» в истории. Гитлер был страстным почитателем прусского монарха восемнадцатого века Фридриха II (Фридриха Великого). В глазах Гитлера он являлся блестящим олицетворением величия, поскольку сочетал абсолютную власть внутри своей страны с военными успехами за ее пределами, значительно расширил территорию государства и сделал Пруссию ведущей военной державой Европы. В конце Второй мировой войны, когда неминуемое поражение нацистской Германии было уже совершенно очевидным для всех, Гитлер продолжал черпать вдохновение из подаренной ему Геббельсом «Истории жизни Фридриха II Прусского» Томаса Карлейля [863].

К 1934 году к Гитлеру обычно обращались «Мой фюрер», хотя в подавляющем большинстве случаев, разговаривая с нацистскими лидерами, сам он называл их по фамилии. Он прилагал намного больше усилий к созданию своего имиджа, чем к выработке политического курса. Исключение составляли только темы, которыми он был особенно одержим: ликвидация еврейского влияния (в конечном итоге превратившаяся в политику истребления евреев как таковых), наращивание германской военной мощи и международная политика (речь о которой пойдет в следующей главе). Единственным, в чем система была не столь тоталитарной, стали острые дискуссии по другим вопросам, происходившие среди непосредственных подчиненных Гитлера. Следуя самым общим указаниям фюрера, они старались сделать именно то, что, по их мнению, должно ему понравиться. Такое положение дел скорее способствовало дальнейшему укреплению его огромной власти, хотя трудно назвать эффективным руководителя, который делает себя недосягаемым, непредсказуемо вмешивается в происходящее, склонен к пространным монологам и не интересуется деталями принимаемых решений [864].

Из-за возможности критических дискуссий Гитлер терпеть не мог заседания кабинета министров. В 1933 году, когда он еще возглавлял коалиционное правительство, в котором консерваторов было больше, чем нацистов, кабинет заседал четыре-пять раз в месяц вплоть до летних каникул, после которых это происходило уже далеко не так же часто. Он предпочитал встречи с глазу на глаз, на которых он был уверен в своем превосходстве, и практиковал в отношениях со своими министрами ярко выраженный фаворитизм [865]. К концу 1930-х заседания кабинета вообще прекратились. К этому времени любая видимость коллективного управления исчезла, и никто в системе не ставил под сомнение, что правом принимать окончательные решения обладает фюрер, и только он. Политические вопросы, на которых Гитлер изволил сосредоточиться лично, решались им самим, причем для консультаций в каждом конкретном случае он мог вызвать к себе любого человека по собственному усмотрению [866].

К 1936 году популярность Гитлера в Германии не ставилась под сомнение. Несмотря на то что своим почти 99 %-ным результатом нацистская партия была обязана кампании запугивания значительного меньшинства электората и опасениям последствий негативного голосования, вполне очевидно, что тогда Гитлера поддерживала бóльшая часть населения Германии. Восстановление экономики, национальная гордость в связи с возрождением военной мощи страны и широко распространенное мнение о величии Гитлера были политическими реалиями того времени. Никто не был убежден в гениальности Гитлера в большей степени, чем он сам. Как пишет Кершоу: «Гордыня — эта почти катастрофически высокомерная самоуверенность — была неизбежностью. Момент, когда гордыня возобладала, настал в 1936 году» [867]. В начале 1938 года Гитлер говорил австрийскому диктатору Курту фон Шушнигу: «Я достиг всего, что собирался совершить, и поэтому я стал, наверное, величайшим немцем всех времен» [868].

Фашизм был достаточно распространенным движением межвоенного периода, а Италия и Германия являются ярчайшими примерами этого движения у власти. Наличие определенных различий между двумя этими режимами не является основанием не использовать термин «фашизм» по отношению к обоим — в конце концов, и коммунистические системы в разные периоды времени могли существенно отличаться друг от друга, что в том числе приводило их к трениям на международном уровне (как свидетельствует советско-китайский конфликт). Фашизм представлял собой особый тип политического движения. Несмотря на то что лидеры могли изменять его идеологическую основу с куда большей легкостью, чем могли позволить себе их противники из числа коммунистов по отношению к догмам марксизма-ленинизма, у фашистских движений был целый ряд общих черт. В их число входят прославление войн и насилия, экспансионизм, расизм, стремление к тотальному контролю, одержимость национальной солидарностью и отказ признавать право на различие ценностей и интересов внутри общества и, что немаловажно, вера в героизм руководителя. К ним Роберт Пакстон добавляет, в частности, «уверенность в том, что некая группа стала жертвой, оправдывающей любые действия, не связанные ограничениями права и морали, против ее врагов, как внутренних, так и внешних»; «верховенство инстинкта лидера по отношению к абстрактному знанию и общепринятым представлениям» и «определение правоты, исходящее из единственного критерия — приспособленности группы к борьбе за выживание» [869].

В период между двумя мировыми войнами фашистские движения существовали во многих европейских странах, в том числе во Франции, Великобритании, Нидерландах и Норвегии. Они вдохновлялись примером Германии и Италии, однако их влияние на политическую жизнь соответствующих стран было минимальным. Как пишет Пакстон, «прежде всего, эти бледные подобия продемонстрировали, что для имитации успехов Гитлера или Муссолини недостаточно нацепить рубашки определенного цвета, пройти маршем и поколотить представителей какого-то местного меньшинства. Для этого были нужны соответствующие масштабы кризиса, соответствующее незанятое место на политическом поле, соответствующее умение создавать союзы и соответствующая поддержка со стороны существующих элит» [870]. Существует тенденция к расширительному толкованию понятия фашизма, позволяющему распространить его на множество самых различных режимов, но ровно по тем же причинам, по которым групповая униформа и избиения окружающих не гарантируют успеха политическому движению, не стоит навешивать ярлык фашизма на каждый жестокий и репрессивный крайне правый режим. Так, и Испания при генерале Франко, и Португалия при Антониу ди Оливейра Салазаре не были, строго говоря, фашистскими, хотя оба этих режима были жестко авторитарными. И в одном, и в другом случае они зарождались как военные диктатуры и продолжали оставаться авторитарными, но, что особенно заметно в случае Испании, отдельные ростки плюрализма наблюдались в этих странах и до их прорыва к демократии в 1970-х годах. Важно отметить, что в Испании и в Португалии сохранялось больше элементов консерватизма, чем в муссолиниевской Италии и (в особенности) в гитлеровской Германии. И Франко, и Салазар были католиками, воспринимали Церковь в качестве одного из институтов государства и рассчитывали на ее поддержку. Тем не менее Франко заигрывал с главными фашистскими диктаторами и успешно воспользовался помощью Муссолини и Гитлера для победы в гражданской войне. По ее окончании он приступил к кровавым репрессиям, в ходе которых было убито около двухсот тысяч человек [871].