Арчи Браун - Типы лидеров. Определить, найти подход, добиться своего

«Искренняя и безмерная любовь народных масс Германии» к Гитлеру продолжалась вплоть до середины Второй мировой войны [872]. (Его внешнеполитические просчеты, ставшие великой бедой для его страны и уничтожившие его самого, будут одной из тем следующей главы.) В нацистской Германии культ личности Гитлера сочетался с институтами мощного современного государства. Учреждения продолжали исправно функционировать, даже когда на фоне бедствий военного времени харизма Гитлера стала улетучиваться. Однако он сам видел главную задачу государства в вознесении великого руководителя к высшей власти и последующем верном служении ему. Еще в 1920 году он провозгласил: «Нам нужен диктатор-гений» [873]. Гитлер, которого один из провинциальных партийных начальников однажды приветствовал как «нового, еще более великого и еще более могущественного Иисуса Христа» [874], сумел пленить миллионы своим личным магнетизмом, видимыми успехами, продолжавшимися до конца 1930-х годов, и мифом о том, что прежде всего Германия нуждается в великом и сильном лидере. Как писал Адам Смит, «успех в соединении с большой благосклонностью народа» часто кружит головы даже величайшим из лидеров, заставляя их приписывать себе намного больше «важности и дарований, чем у них есть на самом деле», и на этом основании «пускаться во многие опрометчивые, а подчас и гибельные авантюры» [875]. Хотя величие Гитлера было иллюзорным (не считая великолепного умения творить зло), это бесспорно была иллюзия, породившая гибельные авантюры.

В восемнадцатом веке Тюрго писал: «Деспотизм несложен. Делать, что хочется, — закон, который короли выучивают очень быстро; искусством убеждения людей надо обладать, однако отдача приказаний не требует никакого искусства. Если деспотизм не возмутит против себя тех, кто является его жертвой, он никогда не исчезнет с лица земли» [876]. Раньше или позже, но деспотизм свергают его жертвы (хотя насильственное свержение власти часто становится прелюдией к установлению другого варианта авторитаризма). Однако даже деспот не может править только силой. Он должен убедить свое окружение (личную гвардию, военачальников или главу политической полиции) в том, что их лояльность идет на пользу стране или служит их собственным интересам (а чаще — и то, и другое). Как писал старший современник Тюрго Давид Юм, «никто не имел бы причины бояться гнева тирана, если бы у него не было другой власти, кроме основанной на страхе, поскольку физическая сила этого тирана как человеческого индивида может простираться очень недалеко, а вся более далеко простирающаяся власть, которой он обладает, должна быть основана либо на нашем собственном мнении, либо на признанном мнении других» [877].

Таким образом, наряду с силой в арсенале авторитарного лидера должно находиться и убеждение. Диктаторы двадцатого и двадцать первого столетий имели в своем распоряжении инструменты и способы, которые мыслители эпохи Возрождения не смогли бы даже вообразить — от столь эффектно использованных Гитлером и Муссолини массовых митингов до средств электронной слежки и монопольного контроля над радио и телевидением [878]. Поскольку задачи руководителя современного государства сильно отличаются от задач вождей «невежественных племен», о которых писали авторы восемнадцатого века, то настоятельная потребность влиять на общественное мнение тесно увязана с необходимостью наличия организации. В эпоху демократизации многие авторитарные режимы (не из числа традиционных монархий) считают полезным создавать внешнюю видимость демократии, включая «выборы» без реального выбора, которые можно предъявлять в качестве свидетельства народной поддержки существующей власти. Обычно в организации подобных выборов и мобилизации избирателей на явку важную роль играет монопольно правящая партия. Существуют бесспорные доказательства того, что диктаторы, в чьем распоряжении есть партия, обладают бóльшим политическим долголетием по сравнению с теми, кто полагается на личную власть в отсутствие политической партии. Партийная организация нужна не только для решения мобилизационных задач, она может быть полезна и «для сдерживания амбиций политических противников и привязки их к правителю» [879].

Партия Баас служила важным подспорьем власти Саддама Хусейна в Ираке, хотя основана она была в Дамаске сирийцами и появилась в Ираке в 1951 году благодаря одному молодому иракскому инженеру, впоследствии убитому по приказу Саддама [880]. Несмотря на то что он был яростным противником местных коммунистов (а также радикальных исламистов), функции партии Баас были примерно аналогичны функциям правящих компартий. Как и там, парторганизации играли важную роль в подчинении армии и органов госбезопасности партийным интересам. Армейские политработники обеспечивали глубокое проникновение идей партии (и прежде всего Саддама) в военную среду [881]. Кроме того, она была движущей силой создания культа личности Саддама Хусейна. Этот культ был просто безграничен, а раболепство приближенных и подчиненных Саддама — безудержным. Его именем называли города, мечети, театры и реки. Уличные транспаранты провозглашали: «Ирак — это Саддам, а Саддам — это Ирак», в то время как писатели восторженно сообщали, что «Саддам — вершина гор земных и рокот глубин морских» [882]. Тем не менее автор самого подробного исследования правления Саддама и партии Баас утверждает, что этот режим, несомненно деспотический, следует считать скорее авторитарным, чем тоталитарным [883].

Не в меньшей степени мифом является и то, что авторитарная власть обеспечивает стабильность.

Для того чтобы оправдать стремление к абсолютному контролю со стороны правящей партии и лидера, и хотя бы на некоторое время воодушевить значительную часть населения, тоталитарные режимы обычно создают образ великого будущего, какого-то нового золотого века (как это происходило в Советском Союзе, Италии и Германии). Более приземленным аргументом в оправдание тоталитарных и авторитарных режимов является обеспечение ими порядка и стабильности власти. Обещания навести порядок выглядят заманчиво, поскольку в подавляющем своем большинстве люди хотят жить и растить детей в спокойной обстановке. Если их убеждают в том, что альтернативой «порядку» диктаторского режима являются гражданская война и анархия, многие волей-неволей соглашаются на неизменность существующего строя.

Однако с таким обоснованием, как наличие «порядка», есть несколько фундаментальных трудностей. Первая состоит в том, что в большинстве случаев сами авторитарные режимы создавали массовые беспорядки, с глубоким презрением относились к верховенству закона и прибегали к насилию и физическому разъединению семей, убивая и бросая в тюрьмы десятки тысяч (как чилийский диктатор Аугусто Пиночет) или миллионы (как в СССР при Сталине и Китае при Мао Цзэдуне) своих сограждан. Происходившее в Китае во времена «Большого скачка» и «Культурной революции» даже отдаленно не напоминало «порядок» в любых значениях этого слова. Вторая трудность в том, что из-за своей недостаточной подотчетности и невосприимчивости к критике подобные режимы неспособны разрешать базовые проблемы общества и лишь подавляют их. Когда в конце концов проводятся реформы или происходит революция, проблемы становятся в большей степени неразрешимыми. Третья трудность связана с тем, что большинство государств, не исключая и авторитарные, являются этнически многообразными. В первую очередь в Африке, но так же и на Ближнем Востоке государственные границы устанавливались колониальными властями практически без учета особенностей местных племенных союзов и этнических связей. Как замечает Пол Коллиер, «в этнически разнообразных обществах правители обычно полагаются на поддержку своей этнической группы», и чем шире такое многообразие, «тем меньше становится группа поддержки правителя» [884]. Это заставляет правителя предоставлять своей группе политические и экономические привилегии. Непропорционально большая часть ресурсов концентрируется в руках доминирующей этнической или религиозной группы. Это усугубляет глубинные межгрупповые противоречия и вредит экономическому развитию.