Арчи Браун - Типы лидеров. Определить, найти подход, добиться своего

В памяти общественности наиболее ярко сохранился образ Брандта, преклонившего колени перед памятником героям и жертвам варшавского гетто во время своего визита в Польшу в декабре 1970 года. Этот спонтанный поступок изумил даже его ближайших коллег. Сам Брандт позднее писал: «Перед пропастью немецкой истории и под тяжестью памяти о миллионах убитых я сделал то, что делают люди, когда им не хватает слов» [470]. Один из журналистов того времени не менее метко заметил, что «тот, кто не обязан вставать на колени, преклонил их в память о всех тех, кто был обязан, но не делал этого» [471].

Внутри страны опыт Брандта в антифашистском сопротивлении и его участие в послевоенном восстановлении разъединенной страны сыграли важную роль в укреплении германской демократии. Но его вклад в международную политику был еще более переосмысливающим. В этом вполне объективен и он сам:

«Обстоятельства, разные должности и, я уверен, опыт моей юности давали мне возможность увязывать представление о Германии с представлением о мире в умах людей из многих уголков земного шара — сначала в качестве мэра Берлина, затем министра иностранных дел и федерального канцлера. И после всего происшедшего это была отнюдь не мелочь…» [472].

Помимо Вилли Брандта в послевоенной Германии были и другие яркие лидеры — социал-демократы. Это прежде всего Гельмут Шмидт — волевой политик, который занимал посты министра обороны и министра экономики в правительстве Брандта, а затем на протяжении восьми лет (1974–1982) успешно работал в должности федерального канцлера. Тем не менее по своему историческому значению фигура Шмидта несопоставима с фигурой Брандта. Совершенно иной была и его биография. Будучи достаточно аполитичным молодым человеком, во время Второй мировой войны он служил офицером вермахта и получил Железный крест за участие в боевых действиях на Восточном фронте. Его острый ум, резкость и более традиционные взгляды резко контрастировали с творческими подходами, обаянием и политической смелостью Брандта. В начале 1980-х годов согласие Шмидта разместить на немецкой земле американские «Першинги» и крылатые ракеты сделало его одиозной фигурой и вызвало массовые протесты. Однако с точки зрения его компетентности Шмидт, по всем мировым стандартам, является еще одним превосходным примером везения Германии на лидеров в послевоенный период.

В канцлерстве Гельмута Коля есть две знаменитые вещи. Первая — продолжительность его пребывания на этом посту, который он занимал в течение шестнадцати лет, с 1982 по 1998 год, а вторая — сноровка и рвение, с которыми он ухватился за возможность заняться объединением Германии в период, когда остальные лидеры советовали проявлять осторожность. Бóльшую часть времени его нахождения в должности Коля недооценивали как политика, а сразу после отставки он попал в опалу в связи появлением доказательств его участия в незаконном финансировании партии. Кроме того, ему пришлось преодолевать последствия крайне неудачного начала его отношений с Горбачевым, поскольку он намного позже Маргарет Тэтчер заметил потенциал перемен, связанных с новым российским лидером. Даже в октябре 1986 года, когда советской перестройке было уже полтора года, Коль сказал в интервью журналу «Ньюсуик», что считает Горбачева не либералом, а «современным коммунистическим лидером, который знает толк в пиаре», добавив: «Геббельс, один из тех, на ком лежит ответственность за преступления гитлеровской эпохи, тоже прекрасно разбирался в вопросах пиара» [473]. Косвенное сравнение с Геббельсом задело самого Горбачева и его окружение, и в результате Колю пришлось дожидаться личной встречи с советским руководителем вплоть до осени 1988 года, хотя он осознал свою ошибку гораздо раньше. Он смог наверстать упущенное время, а затем и установить на удивление теплые отношения с Горбачевым. Поскольку будущее разделенной Германии по-прежнему сильно зависело от происходящего в Москве, это было политически мудро. Но это был контакт на личном и эмоциональном уровне, продиктованный отнюдь не только соображениями благоразумия. Двоих мужчин объединило то, в чем они должны были радикально расходиться, — их воспоминания о детстве, проведенном по разные стороны линии фронта, на котором их страны сражались между собой. Разрушения и страдания победителей были ничуть не меньше, чем у побежденной стороны, и война оставила неизгладимый след в душах и Горбачева, и Коля.

В начале 1989 года объединение страны все еще виделось немцам далекой мечтой. Однако радикальные перемены в Москве придали смелости народам Восточной Европы, которые в течение этого года отстранили от власти своих коммунистических правителей. До этого считалось, что любая попытка европейской страны выскользнуть из коммунистического лагеря будет пресечена с использованием советских войск, как это было в Венгрии (1956) и в Чехословакии (1968). Прежде всего это должно было касаться ГДР, где базировался советский военный контингент численностью 350 000 человек. Однако Советская армия не вмешивалась в происходящее ни в октябре и ноябре, когда в восточногерманских городах были массовые демонстрации, ни когда в ночь на 9 ноября внезапно начала рушиться Берлинская стена (в результате неверно истолкованного решения политбюро о смягчении ограничений на выезд за рубеж). На октябрьских манифестациях восточные немцы скандировали: «Мы — народ!». После падения стены это превратилось в «Мы — один народ!» [474].

Стремление народа к объединению было более чем очевидным, однако многие политики как в Германии, так и в других европейских странах считали, что это настолько тонкий вопрос, что подход к его решению может быть исключительно постепенным. Коль думал иначе. Он небезосновательно полагал, что Горбачева могут сместить консервативно настроенные советские коммунисты, встревоженные внутренними и международными последствиями его политики. А в этом случае уникальная возможность объединения будет утрачена. При мощной поддержке американцев Коль не без труда договорился об объединении с Горбачевым, проигнорировал возражения Тэтчер и подтвердил французскому президенту Франсуа Миттерану свою готовность заплатить цену, запрошенную им за согласие на объединение Германии. Эта цена, в частности, предполагала согласие на более тесный союз европейских стран и, самое главное, обязательство отказаться от западногерманской марки в пользу новой единой валюты стран ЕС — евро. В отличие от Бундесбанка Коль совершенно спокойно относился к идее экономического и валютного союза.

Прежде чем приступать к созданию общеевропейской валюты, Колю предстояло решить серьезный вопрос о единой денежной единице Германии. Он предложил обменять восточные германские марки на западные по курсу один к одному, что было, безусловно, крайне выгодно восточной стороне, чья валюта стоила на черном рынке значительно дешевле. Коль полностью проигнорировал рекомендации экспертов, говоривших о том, что восточногерманской экономике потребуется несколько лет для достижения уровня, сопоставимого с уровнем западной, и переход на общую денежную единицу будет иметь смысл только после этого [475]. Но Коля в первую очередь интересовали краткосрочные преимущества, позволяющие проталкивать объединение максимально быстро. Срочное решение всех связанных с объединением вопросов на выгодных для граждан ГДР условиях было важно с внутригерманской точки зрения: затягивание вполне могло обернуться массовыми беспорядками в Восточной Германии. Возможные при таком развитии событий кровопролитие и репрессивные меры стали бы очень серьезной проблемой для Горбачева и его союзников в советском руководстве. Личные отношения, установившиеся между Колем и Горбачевым, сыграли огромную роль. На встрече в феврале 1990 года советский лидер и Коль достигли предварительного соглашения о начале процесса объединения, хотя множество деталей еще предстояло уточнить. Поддержку в этом процессе оказывал президент Джордж Буш-ст., действовавший очень осторожно, чтобы не навредить Горбачеву. При этом он не разделял опасений ряда европейских лидеров в связи с потенциальной мощью объединенной Германии [476].