Арчи Браун - Типы лидеров. Определить, найти подход, добиться своего

Некоторые революции начинаются с того, что огромные массы людей выходят на улицы или штурмуют правительственные здания, не дожидаясь, когда их сподвигнет к действиям некий лидер. Другие в большей степени зависят от конкретного лидера или небольшой руководящей группы. К последним со всей очевидностью относится кубинская революция. Кастро и его товарищи по оружию завоевывали все больше и больше сторонников благодаря своей отваге, умению воодушевлять и ярко выраженному стремлению к справедливости для сельского населения и избавлению от коррупционной скверны. Сам Кастро позднее подчеркивал, насколько маленькой была группа людей, запустившая революционный процесс: «Посмотрите, ведь нас, тех, кто составлял ядро движения, атаковавшего казармы Монкада, было всего трое или четверо. В самом начале — и это странно — у нас был небольшой отряд лидеров и исполком всего из трех человек». Далее он обобщает: «Радикальные революционные партии часто зарождаются в подполье, негласно, а создает и возглавляет их очень узкий круг людей» [729]. В период своего руководства кубинской революцией Кастро не был ни марксистом, ни ленинистом, но его видение истоков движения согласуется с ленинской мыслью о том, что народные массы нуждаются в авангарде профессиональных революционеров, который поможет им понять, что одного улучшения условий жизни недостаточно (разумеется, таковое было бы опасным отвлекающим соблазном) и что необходимо полное свержение старого режима и создание фундаментально другого строя и нового общества.

Рассказ о нереволюциях в главе, посвященной революциям, может выглядеть странно. Причина очень проста — это широко распространившийся миф о восточноевропейской «революции» 1989 года. И в странах, претерпевших радикальные изменения, и в остальном мире о событиях того года часто вспоминают как о революции. Это яркий пример того, что романтический ореол, создавшийся вокруг этого слова со времен Великой французской революции, заставляет людей, переживших нечто иное (и лучшее), чем революция, стремиться испытать былой подъем и чувствовать потребность подкреплять свою веру в то, что системные изменения были произведены исключительно самостоятельно.

На самом деле целесообразно отличать революцию, которая с давних пор понимается как событие с применением насилия или угрозы насилия, не только от мирных преобразований, но также и от краха режима, который мог существовать только благодаря поддержке иностранной державы. Крах режимов, последовавший за решением региональной гегемонии впредь не навязывать другим странам систему правления, идущую вразрез с волей их населения, нельзя приравнять к революции. Примером этому были преобразования 1989–1991 гг. в Восточной Европе. Горбачев и его союзники в советском руководстве ясно дали понять, что не собираются силой поддерживать коммунистические режимы Восточной Европы, тем более что в данный момент сами занимаются демонтажом такого же режима в своей стране [730]. Коммунистические государства в этом регионе (за исключением Югославии, Албании и Румынии) были внедренными извне политическими системами и никак не являлись полностью самостоятельными. После отказа Советского Союза определять рамки перемен национальное самосознание этих стран моментально заявило о себе. Как нам известно из предыдущей главы, Горбачев публично заявил в Москве летом 1988 года, а в декабре повторил, выступая в ООН в Нью-Йорке, что народ каждой страны волен выбирать строй, при котором хочет жить. А в 1989 году кремлевское руководство не только устранило угрозу советского военного вмешательства, но и настоятельно рекомендовало лидерам коммунистов восточноевропейских стран не прибегать к силе [731]. Состоялись массовые мирные манифестации, но они были в равной степени и симптомом, и причиной системных изменений. Они не представляли собой революцию, это было нечто лучшее.

Переход к демократии переговорным путем был особенно характерен для Польши и Венгрии. Они были первыми странами, воспользовавшимися новыми возможностями, вытекающими из политических перемен в Москве. Первой стала Польша, где уже в августе 1989 года вступил в должность первый некоммунистический премьер-министр Тадеуш Мазовецкий. В последние два месяца 1989-го, после того как стало понятно, что это не вызовет очередного военного вмешательства Советов, массовые антикоммунистические демонстрации прокатились по Чехословакии. На протяжении двух десятилетий в стране насчитывалось не более тысячи человек, выпускавших и распространявших нелегальную литературу. Это был небольшой круг людей, которых преследовали власти и игнорировало большинство населения [732]. В течение 1989 года число открытых сторонников этого опального меньшинства нарастало, и 19 ноября того же года создатели инициативной группы «Хартия 77» превратили ее в общественное движение под названием «Гражданский форум» с неформальным лидером в лице Вацлава Гавела. С середины ноября до начала декабря они проводили в пражском театре «Латерна Магика» демократические собрания, где каждый участник имел право высказать свое мнение, а важнейшие вопросы выносились на общее голосование [733]. При этом Тимоти Гартон Эш, присутствовавший на большинстве из них, отмечает особое положение, которое приобрел Гавел. Хотя «трудно было представить себе более авторитарную личность», он часто становился конечным арбитром, «единственным человеком, кто мог каким-то образом находить оптимальное сочетание самых различных тенденций и интересов, существовавших внутри движения» [734].

Массовые, но мирные протесты против коммунистического строя давили на власти, но последней каплей для них стала декабрьская декларация совещания лидеров стран — участниц Варшавского договора об ошибочности и незаконности вторжения 1968 года. Поскольку каждый из членов высшего руководства страны был в конечном итоге обязан своей должностью именно этой советской интервенции, они стали полностью несостоятельны. Спустя несколько дней в отставку ушли сначала премьер-министр Ладислав Адамец, а вслед за ним президент Густав Гусак, после чего было сформировано в основном некоммунистическое правительство, в которое вошли ведущие представители «Хартии 77». Еще до конца года, а именно 28 декабря 1989-го, председателем Федеральной ассамблеи (спикером парламента) стал бывший генсек-реформатор компартии Александр Дубчек. А на следующий день этот все еще никак не перестроенный орган поддался ветру перемен и избрал Гавела президентом Чехословакии.

В Болгарии коммунистический лидер-долгожитель Тодор Живков был смещен в результате фактического дворцового переворота на следующий день после падения Берлинской стены в ноябре 1989 года. С этого момента и вплоть до многопартийных выборов в октябре 1991 года Болгария занималась мирным переходом к демократии. Так же случилось и в Албании, которая на протяжении многих лет была европейской страной с самым репрессивным режимом. Албания не входила в советский блок, но не осталась незатронутой тем, что в нем происходило. В декабре 1990 года на совещании правящей Коммунистической партии было решено легализовать оппозицию, и на следующий же день была создана Демократическая партия Албании (ДПА). На выборах 1991 года она уступила преемнице Коммунистической — Социалистической партии Албании, однако уже в 1992 году ДПА победила подавляющим большинством голосов. Ни одно из этих мирных преобразований политического строя в Восточной и Центральной Европе нельзя приравнять к революции в обычном смысле этого термина [735].