Александр Афанасьев - Империя, которую мы потеряли. Книга 2

Нестяжательство, неприхотливость — это не наше достоинство. Это наша беда. Если вы готовы обходиться малым — у вас столько и будет. Из этого надо выскакивать на уровне мышления. А и тогда и сейчас, мышление — это религия, система норм, способ мышления. Западное общество смогло породить протестантизм как религию, толкающую на обогащение — и обогатилось. Увы, но мы смогли породить только толстовство, и оно немало сказалось и на пораженческих настроениях, и на готовности принять ВКП(б) как правящую силу.

Снова Лабаури — кратко о пути Калитиных…

Тем временем настала пора серьезных испытаний. Мировая война потребовала от вовлеченных в нее народов тотальной мобилизации. Иными словами, пришло время подумать не только о себе. Генерал Калитин, действовавший на Кавказском фронте за какой-то надобностью «выписал» обеих своих дочерей поближе к театру военных действий — в Саракамыш. Здесь они впервые своими глазами увидели последствия войны без прикрас. Следуя модному в то время в высших слоях общества патриотическому тренду, обе к исходу Эрзерумской операции устроились в саракамышский лазарет сестрами милосердия. Однако хватило их не на долго. Наталья так пишет об этом: «Лиза с первого дня энергично взялась за работу, делала сама перевязки, дежурила ночи. Я же оказалась в этом деле малодушной, и когда меня привели на операцию трепанации черепа, то мне сделалось худо и пришлось еще возиться со мной. Я тогда уже откинула все помыслы быть сестрой и помогала так, как могла». Впрочем, лазаретным делам посвящен лишь небольшой абзац воспоминаний Натальи. В остальном же мы видим все те же описания бесконечного веселья и приятного время препровождения в прифронтовой местности.

И вот в один момент всей этой беспечной жизни пришел конец. Катастрофа для того социального и ментального слоя, к которому принадлежала наша героиня, и который привык жить настоящим днем, не обременяя себя мрачными думами о будущем, подкралась нежданно-негаданно. Откуда явились эти новоявленные большевики, Наталья не пишет. Пишет лишь о внешних проявлениях революции: «Революция начала принимать в это время кошмарные формы. <���…> В Петрограде в это время начался голод. <���…> Оказывается, что в Петрограде уже творилось что-то невероятное. Всех арестовывали прямо на улице и расстреливали».

Столь же сумбурным является и описание Гражданской войны.

В целом описанное Натальей укладывается в ту общую картину, которая нам уже известна по внушительному объему мемуарной литературы участников и современников Гражданской войны в России и которая свидетельствует, что русское общество даже находясь на краю страшной пропасти не смогло продемонстрировать мобилизационную консолидацию. Родившееся в огне антибольшевистского сопротивления Русское государство демонстрировало потрясающий паралич жизненно важных институтов, фронт и тыл продолжали жить отдельными жизнями, предприимчивые дельцы продолжали наживаться на всем и вся, частное по-прежнему доминировало над общим, а «буржуазные сынки», как ехидно замечал большевик Антонов-Овсеенко, «уклонялись от исполнения своего классового долга».

…

Одного письма простой сербской крестьянки своему сыну, пропавшему на фронте, будет достаточно, чтобы понять, о чем идет речь. «Я все мыслю, — пишет она, — что если тебя все-таки пленили, то ты, наверное, был ранен и не мог защищаться. Но, сынок, если ты сдался сам и при этом даже не был ранен, домой не возвращайся. Ты [в таком случае] осрамил бы наше село, которое положило на алтарь отечества жизнь восьмидесяти трех героев из ста двадцати, сколько их всего призвали в армию». И далее она продолжает еще более драматичную исповедь: «Твой брат Милан погиб у Рудника. Должно быть, он был счастлив, когда видел [умирая], как его старый король стреляет из первых шеренг…» Разумеется, никакого «старого короля» в «первых шеренгах» не было, не было и самих шеренг — представления этой простой сербской женщины о принципах ведения военных действий в начале XX в. были далеки от реальности. Но не это главное в данном случае. Важен посыл ее письма: никакие личные жертвы не могут стоить больше общего дела. Потеря обоих сыновей — самых дорогих ей людей — меркнет перед образом истекающей кровью, но все еще продолжающей сражаться Родины. Гибель одного, и даже тысяч, на этом фоне — не трагедия. Главное — что государство еще цело, армия бьется, король еще жив и борьба продолжается.

А вот русские слова матери — сыну (хотя судя по всему, все же украинские)

«Ты же ни черта не делаешь, да и делать сейчас по хозяйству нечего. Шел бы к Махно. Посмотри на ребят из нашего села. Вот Николай, вот Иван Федорович пробыли у Махно три месяца, привезли по три шубы, пригнали по паре лошадей».

Лабаури пишет, что кардинальные отличия поведения русского, сербского и болгарского обществ на краю пропасти обуславливаются результатом более чем столетних модернизационных усилий сербского общества и государства, направленных на достижение национальной консолидации

1915 год — год первого сталинского процесса. Нет, я не шучу и не передергиваю. Принято считать, что первым большим процессом сталинского типа было «Шахтинское дело» — я же считаю таковым дело Мясоедова — Сухомлинова 1915–1917 годов. Ниже я это докажу — но обо всем по порядку.

Почему то историки, изучая сталинизм как явление — неразрывно связывают его с личностью самого И.В. Сталина и резко отделяют время его правления от того что было до него и после него. И еще более резко отделяют действительность СССР от действительности Российской Империи. Как будто в 1937 году — всем жителям страны Советов было максимум по двадцать лет и они не имели никакого жизненного опыта, кроме того который получили в СССР. И как будто бы Сталину и Ежову было по двадцать лет, как будто они не родились и не выросли в Российской Империи и не получили в ней самый важный, детский и подростковый опыт.

В то же время мы, живя в наше время — видим своими глазами, что независимой демократической и капиталистической России двадцать пять лет — но у нас по-прежнему существует советский человек, живя и совершая поступки в соответствии со своим опытом. И этот советский человек проявляется в нас буквально на каждом шагу. При этом — нас от Советского Союза отделяет лихолетье девяностых — но оно нас не изменило. Точнее, изменило, конечно, но не всех и не кардинально.

Так почему же мы думаем, что в 1937 году было как то иначе? И не стоит ли нам поискать истоки этого страшного времени во временах молодости тех, кто в зрелости своей надел ежовые рукавицы и пошел искоренять контру? Не там ли — они набрались этого специфического сочетания наивной, нерассуждающей веры в самое страшное — с готовностью применять страшное, разнузданное насилие для массового искоренения этого страшного. А откуда взялось сталинское общество? Эти люди, которые искренне верили, что те, кто еще вчера стоял на Мавзолее — на самом деле агенты американской, немецкой, британской, польской, бурундийской разведок? Что существуют группы заговорщиков, которые опрыскивают кабинеты парами ртути, распространяют бациллы холеры, делают вредительские взрывы на шахтах и заводах, портят крупный рогатый скот вредительским образом.