Александр Афанасьев - Империя, которую мы потеряли. Книга 1

Да и покупка земли была далеко не простым делом, несмотря на посредничество Крестьянского поземельного банка. Стремительный рост цен на землю продолжался весь пореформенный период. По данным С.М. Дубровского, с 1861 по 1901 г. рыночная стоимость земли в России возросла в 7,5 раз, а по некоторым районам в 10–13 раз. В итоге, несмотря на почти четырехкратное увеличение земельных угодий, приобретенных крестьянами, в частности Пензенской губернии, за период с 1877 по 1905 г., в среднем на каждый двор приходилось всего лишь чуть более 1 десятины купленной земли. Что весьма показательно, к 1901 г. по сравнению с 1860 г. сокращение среднедушевого надела в Черноземном центре, согласно с подсчетами К. Качоровского, составило более 46 %. В то же время аналогичный показатель в отношении купчей земли возрос все на те же 46 %, однако в абсолютном выражении он достиг лишь 0,46 десятины, а в целом, обеспеченность крестьянского хозяйства землей снизилась с 4,83 до 3,05 десятин, то есть на 37 %.

Весьма примечательной чертой рассматриваемых процессов является быстрый опережающий рост земельных цен по сравнению с ростом доходности земли. Как отмечает А.М. Анфимов, валовая доходность — только в полтора. В Черноземной зоне этот разрыв особенно увеличился в последнем предвоенном десятилетии: к 1915 г. цены на землю превышали здесь уровень 1886 г. в 13,5 раза, тогда как доходность в 2,8 раза…

Прошу прощения за такой большой отрывок, но тут сказано всё. Добавлю только о причине такого резкого роста цен на землю, многократно опережающего извлекаемый из нее доход. Государство из лучших побуждений (а благими намерениями известно, куда вымощена дорога) начало предоставлять кредиты на 50–60 лет под 1 % годовых и менее под залог земли с целью поддержки сельского хозяйства и улучшения аграрной техники. Русские купцы и промышленники быстро смекнули — они стали массово скупать землю, получать под нее кредиты под процент ниже рыночного и вкладывать в свой основной бизнес. При этом доходность и даже судьба купленной земли их мало интересовала, но раз она была — они пытались извлечь доход и из нее, эксплуатируя крестьян. Но главный негативный фактор, созданный этим решением был в том, что обычный крестьянин не мог улучшить свое положение и положение своей семьи, купив еще земли по приемлемой и соответствующей ее доходности цене, так как был вынужден конкурировать на рынке со спросом земельных спекулянтов, которым уходили и дешевые же кредиты. Но выхода не было и крестьяне все равно покупали землю, по цене, которая не окупала ее покупку никогда, и навсегда запутываясь в долгах перед банками. Таким образом, между городом и деревней возникало сильнейшее напряжение, которое в 1917 году переросло в открытую войну.

7. Взаимодействие мiра и русского народа (города) — отдельная и очень сложная тема. Границы между ними не были непроницаемыми, и в России не произошло того, что американцы сделали с индейцами, а австралийцы с аборигенами. Дворяне жили в усадьбах, мiр давал рекрутов в армию, какие-то крестьяне получали вольную, какие-то уходили в города на подработку, причем, не обязательно получив вольную. Были случаи, когда крепостной бывал богаче своего хозяина, причем на порядок. Но по сути — до второй половины XIX века это были два разных народа, пытающихся уживаться — но ни один не пытался изменить другой или интегрироваться с ним.

Реформы Столыпина были чётко нацелены на слом крестьянской общины и превращение крестьян в индивидуумов, в подданных, которые сами по себе, сами за себя и отвечают. Частично такое решение было связано и с тем, что казна уже меньше нуждалась в налогах с деревни, которые нельзя было собрать иначе, чем с общины — город уже был способен сам тянуть податное тягло. Деревня городу становилась всё более и более не нужной — некоторые города, такие как Петербург, даже зерно закупали в Германии — так и проще по логистике и дешевле.

Общинники поняли всё правильно. Сильные уйдут или в город или на отруб, слабые останутся и без сильных погибнут. Крестьянские требования «земли!» на самом деле не исчерпывались только землей, они требовали слома несправедливой в понимании крестьян, губящей общину системы, навязанной им из города. Списать банковские кредиты и нарушить право собственности, отняв землю не только и не столько у помещиков — сколько у разбогатевших односельчан (предателей мiра) и переделить ее между бедными, дав им возможность выжить. Причем когда историки приводят данные, что к 1917 году большая часть земли и так была у крестьян, они забывают упомянуть — у каких крестьян. Земля была у крестьян, выбившихся из нищеты, таким, например, был прадед автора этих строк, у него был даже свой участок леса, он сам ездил на Нижегородскую ярмарку торговать — хотя родился крепостным. А на другом полюсе крестьянского общества — была нищая и озлобленная масса пауперов, которая с завистью смотрела не только и не столько на земли помещиков, сколько на земли разбогатевших, вышедших из общины крестьян. И их-то она ненавидела больше любого помещика или дворянина. Помещик и дворянин был просто чужим. Разбогатевший свой был предателем, который отказывался делиться с общиной своей землей и богатством для выживания всех. А государство было силой, которая не давала расправиться с предателем и восстановить должный, по мнению мiра порядок вещей.

8. Крестьянство и политика.

Крестьяне не были глупы, как это может показаться. Наоборот, они твердо знали свои интересы и к 1917 году уже достаточно были взбудоражены, чтобы идти за любой политической партией, обещавшей удовлетворить их интересы, при том, что все без исключения партии, в том числе эсеры и большевики — были для них чужими. Но стоило только любой партии и любому политику сказать что-то против интересов крестьян — например, что не надо грабить соседей — крестьянство моментально отворачивалось от такой партии и начинало искать другого выразителя своих интересов. Никакой политической поддержки «просто так», по идеологическим причинам крестьянство не оказывало. Единственным, кто понял, что делать, построившим правильную стратегию — был Ленин. Он понял, что крестьянам надо дать, что они хотят, что бы это ни было. И только потом, когда государство окрепнет — все отобрать, а самых наглых — уничтожить.

Как сказал один украинский политический деятель — «а вешать… вешать мы их будем потом…»

Вообще, как хорошо сказано у кого-то из авторов — крестьянские требования неисполнимы в принципе, ибо они неисчерпаемы. Почти наверняка община погибла бы к середине двадцатых, но тут случилась Первая мировая война. И десять миллионов крестьянских мужиков впервые получили в руки боевое оружие. Это была первая в истории России тотальная мобилизация, война не профессиональной, а призывной, массовой армии — и она-то Россию и сгубила. Потому что городская Россия — причем вся, начиная от Царя и заканчивая революционером Лениным, думала, что русские — это один народ, одна нация. А крестьянский мiр думал иначе. Он не был готов умирать за какие-то абстрактные национальные интересы — но чётко помнил свои интересы и готов был в первый же подходящий момент отстоять их, используя выданное оружие. В феврале 1917 года такой момент представился.