Александр Афанасьев - Империя, которую мы потеряли. Книга 1

Нет мужества — вот что ужасно. Трусость самая явная является в своем жалком рубище, но воображает, что она все еще в бархате и золоте, победительным тоном защищает себя и ссылается на тысячи общих причин. Точно нет личности, нет характера, нет своего «я», а только «мы» и это «мы» бесформенное и безнадежное. Толпа испуганных овец, толпа испуганных рабов — вот что такое это «мы» и начальство вместе с ним. И Россия погибает от трусости, от рабского чувства перед всякой палкой, перед всякой угрозой. Висит ли на палке двуглавый орел, висит ли на ней красный платок, кусок ксандринки и красного шелка или ничего не висит, но смело поднята палка вверх — и начинают у всех дрожать коленки — одни бегут, другие прячутся, третьи бросаются на колени, четвертые пишут доклады.

Позор и стыд! Где прошлая доблесть дворянства, его мужество, его самопожертвование? Оно отказалось от крепостного права. Охотно верится, что большинство отказалось добровольно, великодушно. Но получен выкуп за землю, оно прожило его беспутно и легкомысленно. Начались просьбы о подачках, унизительные, жалкие просьбы. Основали банк для дворянства — его обокрали те самые дворяне, которые им заведовали, одни крали, другие не видали. Как редкие исключения слышались голоса о свободных учреждениях, в которых Россия нуждалась. Но эти голоса были таковы, что стоило крикнуть, и все смолкало. Между отцами и детьми настал раскол. Дети ссылались и погибали в тюрьмах. Их не учили, но мучили. Отцы молчали. Когда настало это «освободительное движение», можно было бы отдать справедливость дворянству, что оно заговорило первое, если б оно не сделало это во время войны. Однако пусть это хорошо. Но сопровождался ли этот голос таким действием, о котором можно было бы сказать: «Мое слово — мое дело»? Оно стало говорить для того, чтоб примкнуть к революционному движению и выказать себя как можно радикальнее или как можно консервативнее. Никакой ясной, здравомысленной, бодрой и исполнимой программы не было. Это была какая-то смесь конституции с социализмом и даже с социал-демократией, смесь недомыслия и трусости перед революцией. Трудно разобраться, чем собственно отличается революционная программа от дворянской или земской. В то время, когда образовывались союзы рабочих, крестьян, железнодорожников, почтово-телеграфных чиновников, приказчиков, портных и проч., в то время, когда многие из этих союзов действовали и заставляли считаться с собой правительство, дворянство изнывало в красноречии, снимало с себя фотографические карточки в ораторских позах и заслушивалось рукоплесканий. Доходило до социал— демократических доктрин, до уступок всей земли, разумеется на выкуп, т. е. доходило до самоубийств. Но если так, отчего не кричат: «Да здравствует социал-демократия! Да здравствует революция!»? Возьмем деньги и проедим, пропьем и прокутим. Русская душа нараспашку. Не посрамим Русскую землю. Вот где мы храбры, где нам море по колено и откуда прямой путь в пролетариат. Пролетарии всех стран, соединяйтесь. Из России идет дворянство.

Вся высшая администрация, военная и гражданская, столичная и провинциальная, — ведь это все дворянство. Губернаторы, предводители, земские управы — это почти сплошь дворянство. И где же личности, где деятели, где таланты, где мужество, где горячая инициатива, способная соединить вокруг себя, собрать, действовать? Несколько имен мелькало, но и из них половина комиков и межеумков, которые ровно ничего не понимали и не знали ни того, что делают, ни того, куда идут. А ведь дворянство создавало культурную жизнь, насаждало оазисы среди степей и непроезжих дорог, знало цену просвещения и мужества. В прошлом можно указать на мужество и смелость даже женщин-дворянок, которые не уступали князю Якову Долгорукому1. Теперь как будто все это исчезло, как будто все слилось во что-то серое и остается один выход — стать под красное знамя социал-демократии.

Но что ж могло бы сделать дворянство своим мужеством? Очень многое. Оно могло бы остановить аграрные беспорядки, оно могло бы разбудить правительство в его бездействии, разбудить его властно, разбудить, когда дело не дошло еще до вооруженного восстания. Ведь дворянства целый миллион. Ведь оно знало, что делается, что приготовляется, оно видело трусость губернаторов, ничтожность всякого другого начальства, нужды крестьян, их настроение, оно барахталось среди революционеров и повторяло их идеи, и шло у них на веревочке и проч. Оно могло бы забросать правительство гр. Витте петициями, представлениями, депутациями о выборах, о создании Государ. думы, о положении страны. А то он, бедный первый министр, все ждал, когда же наконец начнется общее восстание в России и когда опустеют сберегательные кассы, банки, государственное казначейство. Естественно, когда вы говорили ему: «Дайте автономию Польше, снимите еврейскую границу, заплатите из государственного казначейства за погром евреям (а такая резолюция была на Съезде!), введите во всех школах преподавание на местных языках, и все это немедленно», как было это у попа Гапона сказано, в петиции рабочих к Государю, — то гр. Витте высокомерно мог относиться к таким требованиям и объявить всему миру через знакомого англичанина, что общество ему не помогает и что если он победит революцию, то победит один, как победил Помпей восстание гладиаторов, и выедет на коне в Третий Рим, как победитель, и рабы будут за ним влачить свои цепи, а женщины усыпать его путь иммортелями.

Надо еще отметить, что, в отличие от многих других стран, дворянский титул в России не зависел от владения землей. Продавая или теряя родовое имение, дворянин не переставал быть таковым. В России в отличие от Пруссии или дореволюционной Франции не было понятия «дворянская земля», после того как дворянин сговорился с крестьянами и продал им землю, она становилась универсальной и могла быть продана и перепродана кому угодно — в Пруссии например, земля юнкера могла быть продана только другому юнкеру. В России дворяне не имели дворянской приставки к фамилии типа «фон» в Германии или «де» во Франции.

Чаще всего «разбор имений» означал грабеж уже покинутого и отказ платить за купленную землю — ну и изгнание управляющего, которыми чаще всего были или немцы или представители богоизбранного народа. Дворянские семьи чаще всего жили уже в городе и были частью городского общества с городскими политическими предпочтениями: отцы кадеты дети эсеры. В России не была создана обреченная быть правой партия землевладельцев, к которой бы примкнули и многие кулаки, и немалая часть бизнеса, связанного с торговлей и транспортировкой зерна, и офицерство. Дворянам, живущим в городе, было, в общем-то, все равно до проблем дворян, остающихся в сельской местности и живущих сельским хозяйством. Городские же элиты, в которые входило и купечество, и банкиры, и высший слой интеллигенции, и промышленники — и вовсе пытались погасить революционное тление на деревне за счет соглашения с крестьянами против интересов землевладельцев — дворян. Главным лозунгом была «земля крестьянам» — ну пусть получат свою землю. Все равно — они не дотянутся ни до банков, ни до заводов, вынуждены будут брать кредиты и покупать продукцию промышленности по тем ценам, по каким мы скажем. Так — городские элиты думали до самого последнего момента.