Ричард Вайнен - Долгий '68: Радикальный протест и его враги [калибрятина]

О том, насколько успешно профсоюзы справлялись с последствиями «долгого 68-го», свидетельствует динамика членства. В 1968 году в профсоюзах Великобритании состояло чуть более 10 миллионов человек; к 1975 году их стало 12 миллионов. В немецких профсоюзах в 1966 году числилось 6,5 миллиона членов; через десять лет их было уже 7,4 миллиона. Французская ВКТ в 1967 году насчитывала 1,4 миллиона членов; в 1970-е она достигла максимальной численности в 2,3 миллиона человек. ФДКТ, начав с более низкой базы, нарастила численность сначала с 454 до 529 тысяч, а затем и вовсе достигла отметки где-то между 750 и 827 тысячами. Совокупная численность двух главных итальянских профсоюзных конфедераций выросла с более чем 4 миллионов человек в 1968 году до 5,4 миллиона в 1972-м, а затем до 6,7 миллиона в 1975-м.

Профсоюзы изменились из-за событий 1968 года. Ветераны студенческого движения, причем включая тех из них, кто не одобрял профсоюзную деятельность, зачастую получали профсоюзные билеты и даже возглавляли профобъединения после того, как сами начинали работать. Так было с soixante - huitards во Франции, которые шли трудиться в государственный сектор — особенно в сферу образования. Так было и в США, где многие бывшие студенческие активисты становились профсоюзными лидерами или адвокатами, специализирующимися на трудовых спорах 37. У французских établis складывались особенно любопытные отношения с профсоюзами. После 1968 года они воспринимали профсоюзы, и в особенности ВКТ, с нескрываемой враждебностью, стремясь поощрять прямые действия, которые обходили бы профсоюзные структуры. Однако те établis, кто оставался на заводах, часто обнаруживали, что по мере того, как их изначальная уверенность в своих идеологических установках начинала колебаться, желание обрести практические средства, позволяющие улучшить положение пролетарских товарищей, делало профсоюзными активистами их самих. Так, один из établi вдруг осознал, что весь избранный актив ФДКТ на его предприятии на деле состоял из таких же радикалов из среднего класса, как и он сам 38.

Облик самого рабочего класса менялся по мере того, как в 1960-е и 1970-е годы росло число «белых воротничков». Наиболее могущественными — а и иногда и левыми по своим политическим установкам — оказывались те профсоюзы, в которых почти не было членов, зарабатывавших на жизнь ручным трудом. Британская Ассоциация научных, технических и управленческих кадров (Association of Scientific Technical and Managerial Staffs) была основана в 1969 году путем слияния существующих профсоюзов. Ее возглавил Клайв Дженкинс, типичный «человек 68-го», поддерживавший контакты с радикальными движениями в США и даже ездивший в Северный Вьетнам. Он превратил профсоюз в оплот левых сил, подозревая при этом, что немалая часть его членов голосовала за консерваторов. После 1968 года выросло количество рабочих мест в образовательной и социальной сферах, которые, как правило, особенно привлекали радикальных студентов. В результате представители образованных слоев все чаще вступали в профсоюзы, а их объединения все активнее участвовали в забастовках. Британский Национальный союз учителей (National Union of Teachers) провел первую национальную забастовку и вошел в состав Британского конгресса тред-юнионов (Trade Union Congress) в 1969 году.

Другие разновидности рабочего класса

Борьба за право представлять рабочий класс сопровождалась сдвигами в понимании того, кто именно в него входит. Здесь наблюдался любопытный парадокс. Несмотря на то, что «белых воротничков» становилось все больше, риторика 68-го иногда пересматривала понятие рабочего класса таким образом, что в его рядах все более заметными оказывались крестьяне или заводчане, совсем недавно покинувшие свои деревни. Маоисты, вдохновляемые тем, что им представлялось китайской «культурной революцией», придавали огромное значение сельскому населению. В Норвегии они пытались поднять на борьбу даже обитателей арктической периферии 39. Во Франции некоторые établis шли работать на фермы: Жерар Миллер, ставший впоследствии модным парижским психоаналитиком, некоторое время пас свиней в Сарте. Некоторой части французских крестьян нравилось, что их определяют в марксистских терминах. Бернард Ламбер был бретонским фермером и социальным организатором, который начинал как католический активист и христианский демократ, а затем перешел на сторону левых. В 1970 году Ламбер выпустил книгу «Крестьяне в классовой борьбе» ( Les Paysans dans la Lutte des Classes ). Радикальные фермеры начали называть себя «сельскими рабочими». Овцеводы из Кос-дю-Ларзака в Центральном массиве устраивали демонстрации, протестуя против расширения военной базы, посягавшей на их землю. Ларзак, как и Lip, привлек к себе внимание страны, но здешние крестьяне, в отличие от рабочих-часовщиков, в основном добились своих целей. В Ларзак стекались протестующие со всей Франции, а местные обитатели несли свой протест на улицы городов — однажды их овцы паслись даже на Марсовом поле в Париже.

Крестьянам не просто нравилось считать себя рабочими: они все чаще пытались устроиться на промышленные предприятия. Во Франции и Италии бурная индустриализация послевоенных лет привлекла на заводы многочисленных сельских жителей. Во Франции этот процесс ускорялся за счет действий промышленников, которые возводили новые предприятия в сельской глубинке на западе страны, где надеялись найти более послушную рабочую силу (см. главу 5). В Италии северные фабрики активно рекрутировали южных рабочих: с 1967-го по 1974-й на Север перебирались по 100 тысяч южан ежегодно. Между 1955 и 1970 годами население Турина увеличилось на 700 тысяч человек: южане в городе стали настолько многочисленными, что некоторые окрестили Турин «третьим городом Юга» — после Палермо и Неаполя.

Отношения между рабочими со стажем и теми, для кого заводская жизнь была в новинку, особенно мигрантами из других областей или других стран, не всегда были простыми. Левые студенты-радикалы, в частности, из итальянской организации «Борьба продолжается» (Lotta Continua), возлагали на рабочих-мигрантов большие надежды: они считали, что приезжие, привозя с собой сельские традиции, предложат альтернативу слишком организованным протестам традиционного рабочего класса. На практике, однако, забастовки в Италии в основном начинали квалифицированные рабочие, состоявшие в профсоюзах, а новички-мигранты присоединялись к ним позже, используя порой обыкновения крестьянской жакерии (jacquerie). Именно из-за этого, кстати, в рабочих протестах появлялись кроличьи головы, символизировавшие малодушие тех, кто срывал забастовки, а также ослы и кучи навоза. Но радикализм мигрантов из итальянских деревень был сложнее, чем казалось на первый взгляд. Они прибывали из различных районов страны и не всегда понимали диалекты друг друга. Отличия между людьми предопределялись и тем, насколько давно они устроились на завод. Новички, пришедшие на работу во время большого набора, начавшегося в 1967 году, иногда были весьма воинственными. Это могло объясняться их относительной молодостью или же осознанием той новой силы, которой наделял их рынок труда. Возможно, причиной отмеченного явления было и то, что к тому моменту фабрики предпочитали нанимать южных горожан (или тех, кто прошел «выучку» на немецких заводах), а не крестьян. Следовательно, молодые «примитивные бунтари» были более образованными и опытными, чем могло показаться из-за их акцента.