Ричард Вайнен - Долгий '68: Радикальный протест и его враги [калибрятина]

Прочь от края пропасти

Роспуск «Пролетарской левой» ставит ряд вопросов. Чем отличаются различные движения и отдельные личности, заигрывавшие с насилием после 1968 года? Почему некоторые из них решили отступить от края пропасти, а другие, напротив, перешли к еще более кровавым актам? В одних странах насилие оказалось более продолжительным и крайним, чем в других. В основной части Великобритании после ареста членов «Злой бригады», состоявшегося в 1971 году, значимых случаев политического насилия больше не было. Во Франции в период между роспуском в 1973 году группировки «Пролетарская левая» и образованием в 1979 году организации «Прямое действие» (Action Directe), которая никогда не насчитывала более нескольких десятков участников, актов насилия почти не наблюдалось. В конце 1970-х лидеры «Пролетарской левой» не раз записывали в свои достижения то, что им, прежде всего, удалось удержаться от насилия. Реагируя на это, скептики указывали, что движение всерьез обсуждало возможность устранения бывшего коллаборациониста Поля Тувье, и отмечали, что решение о самороспуске организации в свое время не казалось таким самоочевидным, каким его изображали впоследствии. Бывшие члены «Пролетарской левой» совершали акты насилия и после того, как группа была упразднена. Встретив в 1980-е бывшего соратника по борьбе, Даниэль Рондо не осмелился спросить, есть ли у того «кровь на руках» 31.

В Германии и Италии 1970-е годы были гораздо более жестокими. Позже, однако, масштабы насилия начали сокращаться: в Германии из-за того, что лидеров «Фракции Красной Армии» больше не было в живых, а в Италии по той причине, что бывшие партизаны стали все более массово отказываться от курса на насилие. В Соединенных Штатах в конце 1960-х и начале 1970-х отмечался подъем насильственных действий — в основном в отношении собственности, а не людей, — но появившиеся тогда партизанские группировки быстро исчезли: этому помогло решение администрации Никсона прекратить войну во Вьетнаме, которая для американских левых радикалов долго оставалась важнейшим casus belli.

Радикализация и отступление порой представали разными сторонами одной и той же медали. Те, кто выступал против насилия, зачастую делали это из-за того, что их ужасали выходки крайних радикалов, кого они когда-то считали своими товарищами. В 1968 году британский историк Гарет Стедман Джонс с сочувствием рассуждал о политическом насилии: по его словам, «отождествление себя с вьетнамцами и кубинцами вело к скорому осознанию того, что в определенных ситуациях использование ненасильственных методов равнозначно политической пассивности» 32. При этом, впрочем, он ничего не сделал для того, чтобы претворить свои идеи в жизнь или спровоцировать нечто большее, чем вялое раздражение британских властей 33.

Тридцать лет спустя, размышляя о последствиях собственной встречи с терроризмом во время проживания в Германии в начале 1970-х, тот же человек писал:

«Моя неприязнь к групповой революционной политике еще более окрепла во время проживания во Франкфурте. В то время "Фракция Красной Армии" оказывала заметное влияние на местных левых. Само их присутствие [на политической сцене] означало, что даже те, кто не был согласен с политикой революционного террора, не решались осуждать его и не были готовы защищать демократическую конституцию Федеративной Республики. Именно тогда я проникся убеждением в том, что революционная и внепарламентская политика в Западной Европе была безответственной интеллектуально и контрпродуктивной политически» 34.

Восстановление законности

Каким образом тот, кто флиртовал с насилием, потом возвращался к демократической политике? Разрыв между терроризмом и демократией, за исключением, вероятно, Западной Германии, никогда не был столь значительным, как могло показаться на первый взгляд. На протяжении большей части 1970-х годов британское правительство вело секретные переговоры с «Ирландской республиканской армией». Во взаимосвязанном мире французской интеллигенции и политической элиты было удивительно легко — при наличии нужных связей, разумеется, — перейти из нелегальности в респектабельность. Пьер Виктор в 1975 году получил французское гражданство по прямому распоряжению правого президента — для человека, незадолго до этого призывавшего к разрушению французского государства, это была редкостная награда. Режи Дебрэ в 1970 году при содействии французского правительства был освобожден из боливийской тюрьмы. Пока он отсутствовал, Андреас Баадер и Ульрика Майнхоф, оба в бегах, спокойно жили в его парижской квартире: они знали, что политические связи товарища обезопасят их от полицейских рейдов. К 1981 году Дебрэ уже имел кабинет в Елисейском дворце, став советником новоизбранного президента Миттерана. Сам Миттеран, который никогда не сочувствовал не только терроризму, но и радикализму 1968-го, амнистировал тем не менее некоторых участников «Прямого действия» (вскоре вновь взявшихся за оружие) и, что еще важнее, отказался экстрадировать из Франции людей, обвиняемых Италией в терроризме. Даже в США к тем, кто прибегал к политическому насилию, иногда относились на удивление снисходительно — по крайней мере, в тех случаях, когда они сдавались добровольно. Многие участники группировки «Синоптики» провели к тюрьме всего год или два.

У «долгого 68-го» было еще одно примечательное следствие, касающееся насилия. Многие из тех, кто радикализировался в конце 1960-х или в 1970-е, начали писать книги, вдохновляясь при этом американскими детективами. Доминик Манотти, которая до обращения к детективному жанру была историком и коммунистической активисткой, говорила, что май 1968-го стал «основополагающей вехой» для авторов, подобных ей 35. Дидье Денинкс, родившийся в 1949 году, в 1983 году опубликовал книгу «Убийства на память» ( Meurtres pour Mémoire ), основанную на истории жизни и преступлений Мориса Папона, работавшего префектом парижской полиции с 1958 по 1967 год. Спустя год он выпустил еще один роман, «Незаконченный гигант» ( Le Géant Inachevé ) — о человеке, вспоминающем о своем радикальном активизме 1960-х, когда «за улыбкой Мао еще нельзя было различить лицо Пола Пота». Чезаре Баттисти, который родился в 1954 году, занялся детективами, находясь во Франции, где он скрывался от итальянского правосудия, которое обвиняло его в террористическом убийстве. И, наконец, самый известный пример: Стиг Ларссон, шведский автор, написавший знаменитую детективную трилогию «Миллениум», был очень юным «человеком 68-го», протестовавшим против вьетнамской войны в четырнадцать лет и присоединившимся к троцкистам в двадцать лет.

«Люди 68-го», взявшиеся за перо, стремились подорвать конвенциональные основы «классической литературы» и пересмотреть предложенное ею понимание преступления — концентрируясь, прежде всего, на тех, кто наделен властью или даже на самом государстве. Вместе с тем их произведения свидетельствовали об изменившемся отношении некоторых «людей 68-го» к преступлениям и насилию. Иногда в книгах высмеивались сами левые движения: здесь можно сослаться на Тьерри Жонке, троцкиста, который публиковал литературные работы под псевдонимом Рамон Меркадер (так звали убийцу Троцкого). Революционеры-идеалисты или благородные преступники никогда не были героями его книг: чаще всего таковыми становились мрачные типы в духе Рэймонда Чандлера — разочаровавшиеся или бывшие полицейские. Точно так же в центре романа Жана-Патрика Маншетта «Переполненный морг» ( Morgue Pleine , 1973) оказывается частный детектив, которому не дает покоя мысль о том, что в прежние времена, будучи жандармом, он убил демонстранта.