Ричард Вайнен - Долгий '68: Радикальный протест и его враги [калибрятина]

Глава 11 Поражение и приспособление?

Джек Стро, президент Студенческого совета Университета Лидса, танцует с герцогиней Кентской, канцлером университета, в 1968 году. Стро представлял левое студенческое движение, но революционером он не был — даже до того, как начал долгое восхождение к министерскому посту в правительстве Тони Блэра, полученному в 1997 году

В краткосрочном плане протестные движения 68-го потерпели поражение. Действительно, наиболее масштабные мобилизации масс в тот период проходили в поддержку существующего порядка. Это верно в отношении Берлина, где состоявшее в феврале 1968 года шествие в поддержку внешней политики США собрало 150 тысяч человек — в несколько раз больше числа тех, кто участвовал в антиамериканской демонстрации за несколько дней до этого. То же самое можно сказать и о Милане, где 30 тысяч человек пришли на похороны полицейского, который был убит во время конфликта с протестующими в ноябре 1969 года 1. Сказанное справедливо даже по поводу Парижа, где демонстрация в поддержку де Голля в конце мая 1968-го стала одной из крупнейших — если не самой крупной — за весь бурный месяц. В Великобритании писатель и консервативный политик Джеффри Арчер организовал сбор подписей под петицией, в которой выражалась солидарность с полицейскими, вступавшими в столкновения с антивоенными демонстрантами 2. Инициативу поддержали 300 тысяч человек. Причем множество подписей поступило из семейных клубов типа «Дерби и Джоан», где проживают пожилые семейные пары — это заставляет вспомнить о дамах в летах из романа Элизабет Тейлор «Миссис Палфрей в Клейрмонте» ( Mrs Palfrey at the Claremont , 1971), переживающих за «бедных полицейских лошадок», которых толкают активисты на Гросвенор-сквер в Лондоне.

Состоявшиеся в 1968 году июньские парламентские выборы во Франции и ноябрьские президентские выборы в США были отмечены победой правых сил. Во время предвыборной кампании Никсон ввел в оборот словосочетание «молчаливое большинство», обозначавшее тех, кто не одобрял шумные протесты 1968-го. Во Франции Раймон Арон, еврейский сторонник «Свободной Франции», критиковал майские студенческие выступления, обращаясь к обороту «от имени молчащих» («au nom des silencieux»). Интересно, что ранее — в 1945 году — вишист Альфред Фабр-Люс уже использовал его для апологии сторонников маршала Петена. О политических конвульсиях 1968-го кое-что может сказать и тот факт, что Арон и Фабр-Люс в мае обедали вместе, причем к тому времени взгляды Фабр-Люса, вероятно, были более левыми, чем взгляды Арона 3.

Наиболее воинственные активисты 68-го зачастую выступали против самой идеи выборов, возлагая надежды на «прямую демократию» всенародных ассамблей. Жан-Поль Сартр в 1972 году называл выборы «ловушкой для дураков». Неудивительно, что охранители предпочитали именно эту, более спокойную форму политики, в основе которой лежало тайное голосование, причем эта тенденция проявлялась везде, от университетской жизни до парламентских выборов. В Великобритании консерваторы очень хотели привить принципы электоральной демократии профсоюзному движению. Одним из последних «всполохов» 68-го в этой стране стали события 1984–1985 годов, когда Артур Скаргилл, самый яркий «человек 68-го» среди британских профсоюзных лидеров, без всякого голосования поднял «Национальный профсоюз горняков» на забастовку, которая вскоре была подавлена.

Взаимоотношения между «людьми 68-го» и избирательными уранами были сложнее, чем кажется. Некоторые из них принимали участие в выборах даже на пике собственного активизма. Одни, как троцкист Ален Кривин, выдвигавшийся в качестве кандидата в ходе президентской гонки 1969 года во Франции, поддерживали выборы сугубо как инструмент, продвигающий революционное дело. Другие, напротив, полагали, что конвенциональная демократия способна приносить реальную пользу. В Великобритании многие радикалы голосовали за Лейбористскую партию, даже оставаясь в оппозиции к ее руководству (см. главу 7). Во Франции некоторые из членов Объединенной социалистической партии обсуждали свержение капитализма силой, но зато лидер партии верил в выборную демократию.

В Соединенных Штатах Америки «Партия мира и свободы» выдвигала кандидата в президенты от радикальных левых в 1968 и 1972 годах. Партия «Черная пантера» в конце 1960-х порой говорила на языке революции, но к началу 1970-х, после выхода Хьюи Ньютона из тюрьмы (см. главу 4), она пыталась включиться и в электоральную политику. Ее достижения были относительно скромными, а поле деятельности ограничивалось в основном Оклендом, штат Калифорния. Бобби Сил и Элейн Браун провалились на здешних муниципальных выборах 1973 года. Тем не менее им удалось мобилизовать новый электорат — по некоторым данным, ради их поддержки зарегистрировались 25 тысяч новых избирателей, — и тем самым они способствовали победе Лайонела Уилсона, чернокожего кандидата в мэры от Демократической партии, в 1977 году 4. Один из членов партии объяснял стратегию «пантер» в терминах рожденного самой жизнью реализма: «Наша идея заключалась в том, что нам не по силам изменить весь мир или каждый штат, но мы в состоянии использовать Окленд в качестве показательного примера того, как можно собирать политические силы — чтобы люди повсеместно посмотрели, как это работает. То же самое, собственно, было и с нашей программой школьных завтраков» 5.

Иногда те, кто отказывался голосовать в конце 1960-х, включались в электоральную политику в 1970-е и 1980-е. Подобный сдвиг был особенно заметен в Германии, где много внимания привлекла переориентация сначала Даниэля Кон-Бендита, а затем Йошки Фишера. В долгосрочной перспективе даже самым отъявленным анархистам было сложно спорить с тем, что победы, одержанные Тэтчер в 1979-м, Рейганом в 1980-м и Миттераном в 1981-м, имеют большое значение. В самом начале XXI столетия «люди 68-го», сохраняя свою политическую ангажированность, прекращали пренебрегать выборами, причем так, что их готовность голосовать была выше, чем у большей части населения, ибо они включались даже в непрестижные муниципальные кампании. Исследование, проведенное во Франции, показало, что к 2004 году 82% soixante-huitards принимали участие во всех выборах. Среди остального населения подобную активность демонстрировали лишь 45% 6.

Примечательной особенностью 68-го стало то, что экстравагантная революционная риторика сосуществовала бок о бок с «заурядной» политикой — людям порой казалось, что они перемещаются между двумя разными мирами. Картина становится еще более запутанной, когда активисты начинают вспоминать, как они действовали в то время, когда присущее 68-му понятие демократии само представлялось неоднозначным. В 1968 году радикалы Туринского университета настаивали на том, что «генеральная ассамблея» является единственным легитимным органом, единодушно выражающим волю студентов, но при этом они соглашались и на голосование — хотя бы для подтверждения того, что не перечат большинству. Мария Тереза Фенольо принадлежала к тем активистам, кто недолюбливал голосование, но, опасаясь поражения своих единомышленников-радикалов, она сама проголосовала на студенческом референдуме дважды. Делая это во второй раз, она сменила одежду на более дорогую. Наряд позволил Марии Терезе скрыть свою личность, но при этом порождал странное ощущение того, что вместе со стильной одеждой к ней вернулась и идентичность респектабельной девушки из буржуазной среды: