Ричард Вайнен - Долгий '68: Радикальный протест и его враги [калибрятина]

После 1968 года капитализм сделался более интернациональным, но этот капиталистический интернационализм совсем не был похож на интернационализм студенческих радикалов. Роже Мартен, топ-менеджер успешной индустриальной компании Pont-a-Mousson, отправился из Парижа в Нью-Йорк на первом после перерыва, вызванного протестами 1968-го, рейсе Air France, чтобы принять участие в заседании только что созданного банком Morgan Stanley международного правления 27. Мартен вовсе не имел ничего общего с тем типом неолиберализма, который продвигали некоторые soixante-huitards или, точнее говоря, он вообще не был либералом: «Босс волей Божьей» ( Boss by Divine Right ) — так этот человек назвал свою автобиографию. Он был в ряду основателей «Ассоциации крупных французских предприятий» ( Association des Grandes Entreprises Françaises ), учрежденной в июне 1969 года для того, чтобы оградить индустрию от заигрываний с реформами, которыми тогда увлекались более мягкосердечные предприниматели 28.

Как бы то ни было, интернационализация капитализма не могла затушевать ни нарастающую важность национальных различий, ни ту степень, в какой эти различия были связаны с последствиями 68-го. Несмотря на то, что Режи Дебрэ в 1978 году писал о едва ли не полном сходстве западногерманской и американской моделей капитализма 29, в экономических дискуссиях 1980-х немецкий капитализм с присущей ему тягой к «согласованности» нередко противопоставлялся менее регламентированному американскому капитализму. Франция привлекала особое внимание тех, кто рассуждал о «капитализме 68-го». Возможно, дело было в том, что Франция оставалась наиболее заметной последовательницей «дирижизма» среди крупных западных экономик. Во Франции, в отличие от многих других стран, словом «либерализм» одинаково часто обозначали и распространение свободы в социальной сфере, и утверждение свободного рынка в экономической сфере.

Экономическая разновидность либерализма, однако, не была связана с непосредственными следствиями французского 1968 года. Болтански и Кьяпелло рассматривают начало 1970-х как такое время, когда на потрясения 1968 года пытались отреагировать посредством коллективных решений — включая повышение зарплат, укрепление формального статуса профсоюзов, оптимистичную правительственную политику, которую премьер-министр Жак Шабан-Дельмас назвал политикой «нового общества» («La Nouvelle Société»). Все эти инициативы поддерживались тем обстоятельством, что французская экономика, в отличие от экономических систем других западных стран, в 1970-е годы быстро росла, причем такими темпами, которые для истории Франции были невиданными. Соответственно, период, наступивший после 1974 года, стал временем великого пессимизма: французская экономика пострадала от небывалого роста нефтяных цен, и правительство Валери Жискара д'Эстена, который был президентом в 1974–1981 годах, начало переориентацию на свободный рынок. Исследователи, изучавшие конкретные направления экономической политики, прослеживают более сложные паттерны изменений, происходивших после 1968 года. С их точки зрения, переломным моментом стал 1972 год, когда Шабан-Дельмас покинул пост премьер-министра: после этого началось отступление от определенных аспектов социальной — хотя и необязательно экономической — либерализации. Некоторые указывают на то, что экономическая либерализация, начавшаяся еще в середине 1960-х годов, была временно прервана в 1968-м 30.

В итоге, как выяснилось чуть позже, именно Соединенные Штаты Америки и Великобритания стали в 1980-е годы свидетелями наиболее бурного распространения свободного рыночного капитализма. В начале десятилетия подобный поворот отнюдь не казался очевидным, поскольку многие британские консерваторы тогда ориентировались на дирижистские экономические модели континентальной Европы. Более того, триумф свободного рынка ассоциировался с политическими победами Маргарет Тэтчер и Рональда Рейгана. Уместно напомнить, что для Рейгана осуждение 68-го было одним из важнейших компонентов политической идентичности. Что же касается Тэтчер, то она принялась высмеивать политических радикалов уже в первом своем серьезном политическом выступлении, прозвучавшем осенью 1968 года. «Студенческий лидер Даниэль Кон-Бендит получил ученую степень, а его экзаменаторы отметили, что он поставил несколько весьма разумных вопросов, — говорила Тэтчер. — Но действительно ли это так важно? Я бы предпочла, чтобы он предложил несколько столь же разумных ответов» 31.

Заключение

Финские студенты в мае 1968 года

Период после 68-го стал временем безоговорочной веры в могущество социальных наук. Многие тогда думали — прямо как Ховард Кирк, радикальный социолог, ставший антигероем романа Малкольма Брэдбери «Историческая личность» ( The History Man , 1975), — что любое общественное явление можно растолковать, взяв «немножко Маркса, немножко Фрейда и чуточку социальной истории». Но примечательно то, что участники событий 1968 года становились весьма сдержанными, как только дело доходило до объяснений их собственного прошлого. Составляя устную историю 1968 года, Рональд Фрэзер и его коллеги были поражены тем, насколько большую роль их респонденты отводили локальному и частному и до какой степени редко в разговорах с ними поднимались какие-то общие темы 1. Чем же, в таком случае, был 68-й? Каковы причины и последствия протестной волны, которая отметила тот период?

Реформа и революция

Язык того времени часто предполагал наличие абсолютного и непреодолимого разрыва между «людьми 68-го» и политическими системами тех стран, в которых они выросли. Разумеется, мы не можем исключать того, что 1968 год отвергают по той причине, что его достижения оцениваются в сопоставлении с самыми экстравагантными амбициями его наиболее ярких представителей — тех людей, которые утверждали, что переделают общество сверху донизу и снесут Пентагон. Некоторые протестующие клеймили своих оппонентов «фашистами», нападали на все основные политические партии, а иногда и на сам принцип электоральной политики. Тем не менее разрыв между традиционной политикой и 68-м был не таким глубоким, как иногда представлялось, а радикальные настроения конца 1960-х зачастую произрастали из реформизма начала этого десятилетия. В середине 1960-х радикальные левые объединения сотрудничали с умеренными прогрессивными группами. Члены организации «Студенты за демократическое общество» резюмировали свои осторожные отношения с Линдоном Джонсоном в словах о том, что, по крайней мере, на каком-то отрезке пути они готовы стать его попутчиками («half the way with LBJ»). Линии коммуникаций между крайними и умеренными левыми редко разрывались полностью — отчасти из-за того, что родителями многих молодых радикалов были вожди умеренно левых организаций, а личные отношения, несмотря на все разговоры о конфликте поколений, часто оставались дружественными.