Виталий Познахирев - Оттоманские военнопленные в России в период Русско-турецкой войны 1877–1878 гг.

— «Турки ведут себя очень тихо и скромно: они не замечены ни в воровстве, ни в других проступках. Один торговец даже рассказывал, что они всегда с аккуратностью возвращают оставшиеся за ними в долгу копейки» ( г. Белый Смоленской губ ., август 1878 г.).

— «Вообще пленные во время содержания в Самаре вели себя скромно как в казармах, так и вне оных, и случаев буйства и неприязненных столкновений с местными жителями не было ни одного» ( г. Самара , сентябрь 1878 г.).

— «В здешнем городе турки вели себя скромно, оставили по себе безупречную память» (г. Вязники Владимирской губ., октябрь 1878 г.).

— «Надо сказать, что турки за все время своего здесь пребывания не учинили ни одной штуки, ни одного скандала. Работники из них тоже оказались плохие (так в тексте — В.П.)» ( г. Миргород Полтавской губ ., октябрь 1878 г.) [346].

V. В неустойчивой структуре пореформенного и взбудораженного войной российского общества османы сумели занять некую социальную «нишу», отчасти свою собственную, отчасти «освобожденную» для них военнослужащими российских воинских частей, убывших на театры военных действий.

В первую очередь, сказанное касалось, конечно же, офицеров, обладавших к тому всеми необходимыми предпосылками, как-то:

— относительно высокий интеллектуальный и общий культурный уровень [347];

— материальная независимость;

— свобода передвижения в пределах пункта интернирования;

— необремененность какими-либо обязанностями, за исключением разве что необходимости ежедневно отмечаться в канцелярии уездного воинского начальника.

Кроме того, офицеры явно быстрее солдат осознали, что они находятся в безопасности, под защитой российских законов, обеспеченных деятельностью чинов военного ведомства и правоохранительных органов.

В совокупности все это позволило многим из них в кратчайший срок:

1) Привести в порядок свой внешний вид, сменив истрепанное обмундирование на модные гражданские костюмы «с иголочки» и европейские головные уборы.

2) Овладеть основами русского разговорного языка (некоторые даже учились читать и писать).

3) Выказать готовность стать полноправными субъектами общественной жизни, для чего они:

а) каждодневно показывались во всех публичных местах, как-то: театры, центральные улицы, вокзалы, пристани, заезжие дома и т. п.;

б) демонстрируя образцы коммуникабельности, легко заводили знакомства с местными жителями, охотно отзываясь на свои новые русифицированные имена вроде «Кузьмы Вавилыча» и пр.; при этом в круг их знакомств входили представители интеллигенции, чиновники, предприниматели, священники (!) и даже окрестные помещики, в имениях коих пленные эпизодически гостили, пользуясь тем, что воинские начальники смотрели на их самовольные отлучки сквозь пальцы;

в) предпочитали не отказываться от приглашений на любые мероприятия, будь то благотворительный спектакль в пользу раненых или чьи-либо именины; причем, в последнем случае, османы с одинаковым успехом поднимали вместе со всеми бокалы и «За героических защитников Плевны!», и… «За Русь Святую!», нередко восхищая россиян своей «веселостью и разгульной удалью».

Впрочем, постучаться в двери, в т. ч. и к совершенно незнакомым людям, турки могли и без приглашения. И, что самое главное, не очень рискуя при этом быть изгнанными. Так, курянин И. И. Чистяков, бывший в годы войны ребенком, вспоминал, что в их дом «однажды зашли два офицера. Они были хорошо одеты, очень воспитаны, мать объяснялась с ними по-французски. Мы угостили их чаем с печеньем и вареньем, сообщили им новости о войне» [348].

Словом, благодаря своему такту, доброжелательности и способности к мимикрии, турецкие офицеры уже через несколько месяцев (а то и недель) после прибытия в Россию были приняты во многих домах, где производили впечатление очень даже милых людей, которые «вполне свыклись с здешней жизнью» и «как бы обрусели» [349]. При этом мы не можем не подчеркнуть, что милыми людьми считались далеко не одни лишь этнические турки, и даже не одни лишь подданные Оттоманской империи. к примеру, уже упоминаемый выше британец Вильям Херберт, интернированный в Харьков, позднее писал, что в этом городе он «в кратчайший срок испытал все проявления рыцарской доброты и щедрого гостеприимства, которые так типичны для образованных слоев русского общества и благодаря которым мое пребывание в Харькове принадлежит к немногим приятным эпизодам моей жизни» [350].

В целом, все изложенное выше вполне применимо и к турецким нижним чинам, тем более, что с весны 1878 г. контроль и надзор за ними, как уже говорилось ранее, стали постепенно ослабевать, а общество окончательно пришло к выводу, что люди эти «не очень похожи на живодеров». Правда, далеко не все в России были удовлетворены производительностью труда османов. Однако уровень таковой, видимо, оказался вполне достаточным для того, чтобы пленники, с одной стороны, не прослыли законченными тунеядцами, а с другой — не составили конкуренции российским рабочим.

Во всем прочем нижние чины мимикрировали не хуже своих офицеров. Например, в Рыбинске, работая с местными грузчиками, аскеры дружно подхватывали «Дубинушку», а в г. Белый Смоленской губ., по праздникам, лихо отплясывали трепака с приезжавшими на базар крестьянками [351]. Само собой разумеется, что практически каждый пленник мог произнести по-русски, как минимум, десяток — другой необходимых ему слов, в т. ч.: «лавка», «табак», «кислое молоко», «спасибо» и «Маруська». при этом последнее служило формой обращения ко всем без исключения женщинам и, как кажется, не вызывало ни у кого из них серьезных возражений.

Однако в наибольшей степени обществу импонировало не знание пленными языка страны пребывания, а активное их участие в борьбе с пожарами — этим самым страшным бедствием для тогдашних российских городов и селений. Например, едва прибыв в г. Болхов, «сии храбрые защитники Никополя и Карса успели отличиться на пожаре, случившемся в монастырской слободе, — писал в декабре 1877 г. корреспондент одной из орловских газет. — Бежали они туда крупной рысью и сейчас же бросились к инструментам и на крыши отстаиваемых домов, и действительно, работали великолепно, за что и получили чрез воинского начальника от полицмейстера особенную благодарность» [352]. 23 июня 1878 г. примерно то же произошло и в г. Духовщина Смоленской губ. констатируя факт гибели в огне четырех домов, очевидец подчеркивал, что «нынешний пожар и не заслуживал бы, впрочем, особого упоминания, если бы своим прекращением не был в значительной степени обязан пленным туркам, которые в количестве двухсот человек, с усердием и самоотвержением, боролись с огнем и, можно сказать, что если бы не они, то убыток от пожара пришлось бы определять не четырьмя домами» [353].