Андрей Прокопьев - Германия в эпоху религиозного раскола. 1555–1648

Исходным пунктом рассуждений Ф. Пресса стал тезис о дворянстве как тесно связанной узами родства сословной организации. С его точки зрения, не следует забывать, что плотный династический ландшафт, собственно, и образовывал основы имперского объединения. Религиозный раскол, узаконенный в Аугсбурге, повлек размежевание среди князей на уровне брачных связей. Имперские протестантские, равно как и католические Дома отныне все более объединялись в относительно изолированные родственные группы, что усиливало конфессиональный радикализм и сокращало возможности к компромиссу. Но наряду с ослаблением внутреннего сословного единства ощущалось укрепление позиций династов в собственных владениях. Здесь были явственны не только достижения на ниве институционного укрепления княжеской власти (проблема «территориального государства»), но и наметившийся жесткий контроль над сословиями, прежде всего над земским дворянством. В данном контексте Ф. Пресс особенно подчеркивал феномен двора как не столько формального административного института, сколько социального, на котором прежде всего отражалась тенденция подчинения низшего дворянства княжеской власти.

Опыт систематизации Ф. Пресса стимулировал последующие исследования в двух направлениях: в локальном социально-политическом и в более широком типологическом . Результаты социальных или социополитических изысканий оказались более чем скромными, ввиду, главным образом, нежелания рассматривать княжеский Олимп посредством широкого сравнительного метода. Здесь исследования не пошли дальше констатации тезиса о социальной замкнутости, «неподвижности» верхушки сословного айсберга: позиции высшего дворянства были резко отграничены от дворянства низшего, состав самой корпорации не испытывал большой динамики перемен, по меньшей мере вплоть до Тридцатилетней войны (Р. Эндрес). Хотя князья и являются верхним эшелоном имперского дворянства, но именно в обобщающих исследованиях им не отводится практически никакого места. В некоторых случаях (X. Рабе) встречаются почти дословные повторения аналитической схемы Ф. Пресса, но с акцентом на рост территориального могущества князей. Наблюдается скорее желание проследить за путями и методами укрепления социальных позиций князей в территориальных структурах, нежели дать комплексный анализ под влиянием конфессионализации. Во всяком случае, тезис Ф. Пресса об ослаблении связующих скреп в княжеских рядах, о появлении новых типов территориальных властителей собственно под влиянием конфессиональной борьбы остался без развития в этих работах.

Однако если в аспекте внешнего социального анализа историки ограничиваются давно известными положениями, то определенные сдвиги происходят при взгляде на способы «воспроизводства» социального лидерства. Здесь следует отметить новое прочтение позабытого в старой либеральной историографии династического фактора, влияния широких родственных связей. Сперва Иоханнес Куниш на сравнительных примерах, а несколько лет назад — Вольфганг Вебер в весьма инструктивном обобщающем исследовании не только подчеркнули огромную консолидирующую роль семейно-родственных отношений , но и прямо указали на родственные интересы как на важнейший функциональный, программный фактор в жизни имперской элиты. В том или ином виде, но во всех сферах повседневности, в интересах, поначалу кажущихся глубоко частными или прагматичными, угадываются мотивы семейственности, воспроизводства традиционных династических отношений и взгляда на вещи. Тезис В. Вебера вместе с тем ставит под сомнение вывод Ф. Пресса о разрушительных последствиях конфессионального раскола для самосознания и внутреннего единства княжеской элиты. Одновременно он побуждает искать ответ на вопрос о природе внутриимперских конфликтов в плоскости традиционных династических отношений нескольких десятков княжеских Домов.

В области типологизации в последние годы сдвиги кажутся более заметными.

Э. В. Цееден в свое время не решался собрать княжеские портреты конфессиональной эпохи в отдельные, четко разграниченные галереи. «Стиль личной жизни определялся известными условиями (конфессия, соответствующие статусу образование и деятельность), но не был обусловлен лишь только ими» [ Zeeden , ZG. S. 224]. В последующем некоторые историки пытались выделять представителей отдельных поколений имперских князей в целях прежде всего лучшего методологического понимания отдельных фаз княжеской Реформации. Так, например, К. Блашке, говоря о Морице Саксонском, считает его «реформационным князем второго поколения». Однако вплоть до работ Фолькера Пресса подобный, условно говоря, генерационный подход выступал лишь методологическим приемом и не становился самостоятельным исследовательским объектом. Ф. Пресс, вероятно, первым отважился соединить шкалу поколений с широким социальным контекстом, включая фактор конфессионализации.

В одной из своих ранних работ («Социальные последствия Реформации», 1983) он выделял три типа имперских князей, последовательно сменявших друг друга от начала Реформации: «Первое поколение реформационных князей демонстрировало склонность к религиозному подвижничеству — на обеих сторонах заметной становилась тенденция к формированию образа «молящегося князя», с которым контрастировал иной тип государя, как и до того, так и после, грубого, склонного скорее к охоте и военным лагерям. Этому последнему типу были неизменно свойственны независимые от вероисповедания черты. В конце века наблюдается возврат к подчеркнутому придворному лоску, с которым связывались специфические формы конфессионального менталитета» [23. S.442]. Если первое поколение, по мысли Ф. Пресса, было едино в своей социокультурной ипостаси, то во втором под влиянием конфессий намечается дифференциация прежде единого типа.

Позже, на примере вюртембергских, баденских и баварских государей Ф. Пресс попытался осуществить более широкую типологизацию. Он выделял:

1. Тип « молящегося князя » (« Betefürsten ») как прямое порождение реформационных потрясений. Этому типу присущи глубокая религиозность и желание подчинить свои правительственные акции требованиям догмы. Данный тип получил распространение в середине и во второй половине XVI в., носил «старонемецкие» патриархальные черты, и ярким представителем его был герцог Христофор Вюртембергский (1550–1568).

2. Тип князей кануна Тридцатилетней войны , которому Ф. Пресс не подобрал собирательного ярлыка. По его мнению, ярче всего он проступал в образе Максимилиана Баварского. Региональные отличия были весьма велики, но при всей разнице можно увидеть характерный для этого типа князей правительственный почерк: хлопоты по совершенствованию административной, прежде всего финансовой системы, желание создать эффективную военную машину ввиду надвигавшейся угрозы войны, забота о придворном блеске (меценатство, поощрение собирательства и т. д.). «Княжеский тип кануна Тридцатилетней войны был менее цельным, чем предшествовавший. К нему можно отнести разнообразные экспоненты, формировавшиеся, впрочем, единой основой: угрозой войны и экономическим кризисом. Именно благодаря этой основе возникали мощные импульсы, стоявшие уже в преддверии абсолютизма» [24. S. 129].