Юрий Селезнев - Куликовская битва в свидетельствах современников и памяти потомков

Таким образом, сделавший верный выбор, получивший Божественное покровительство великий князь Дмитрий Иванович приравнивается к ветхозаветному Моисею, освободившему израильский народ от египетского рабства, приведшему его в Палестину, а также заложившему фундамент государственности. Второе место занимает царь Давид, преобразовавший племенной союз потомков Иакова в единое Израильско-Иудейское государство. В одном ряду уподобляемых также стоят Константин Великий, крестивший Империю, и киевский великий князь Ярослав Мудрый. Показательно, что все перечисленные исторические лица связаны с крепким и единым государством. Надо полагать, что Дмитрий Донской после Куликовской битвы рассматривался в «Повести» как глава единого Православного государства.

Если роль жертвенного искупления отводится православному воинству во главе с московским князем Дмитрием, то роль богоотступника — великому князю Олегу Рязанскому. Именно он «поборник бесерменский, лукавый сын», который «от нас изыдоша и на ны быша»; при этом «Дешегубливыи Олегъ нача зло к злу прикладати… антихристова предтечу, именемь Епифана Кореова… — стати ему у Оки с треглавными зверми сыроядцы, а кровь прольати. Враже изменниче Олже, лихоимъства открывавши образы, а не веси, яко мечь божии острится на тя, яко же пророкъ рече: "Оружие извлекоша грешници и напрягоша лукъ стреляти въ мракъ правна сердцемь, и оружиа их внидут въ сердца их, и луци их съкрушатся"» [1069]. Данные сентенции связаны со славами Псалтыря:

Особо обращается внимание на то, что «Олгу же уже отпадшему сана своего от бога» [1070]. Обращаясь к коломенскому епископу Герасиму, Дмитрий Иванович просит: "Благослави мя, отче, поити противу окааннаго сего сыроядца Мамая и нечьстиваго Ягаила, и отступника нашего Олга, отступившаго от света въ тму". Правитель Рязанской земли — «Святополкъ новый, възда же ему, господи, седмь седмерицею». При этом «князь же Дмитрии уведавь лесть лукаваго Олга, кровопивца христиа[н]скаго, новаго Иуду предателя, на своего владыку бесится» [1071]. «И придет ему день велики господень в суд, аду и ехидну» [1072]— именно такое наказание ожидает великого князя Олега Рязанского.

В конечном итоге среди различных оценочных эпитетов Олега Рязанского мы находим определение его как нового Святополка и нового Иуды. То есть именно он рассматривается как законопреступник (подобный Каину — братоубийца) и богоотступник (предатель Истинной Веры, подобный Иуде).

При этом с образом Олега Рязанского связано введение одного из элементов эсхатологических мотивов в повествование. Боярин рязанского великого князя Е. Кореев назван «Антихристовым Предтечей». Таким образом, его господин Олег Иванович ставится в один ряд с Антихристовыми слугами.

Главным же противником православного воинства является «окаянный, безбожный, нечестивый, поганый, старый злодей» Мамай. Одной из его главных характеристик является гордыня. Он начинает свой поход на Православную Русь «разгордевся» [1073], а кочует на Воронеже «ста за Дономъ, възбуявся и възгордяся, и гневаяся» [1074]. При этом автор повести подчеркивает, что Мамай не был ханом. Он лишь «мневъ себе аки царя». Причем, по мнению автора, темник желает уподобиться не просто хану Орды, а именно Батыю — покорителю Руси. Последний же рассматривается не просто как победитель русских князей, а именно как враг православного христианства.

Судьба темника неприглядна: «А Мамай съ страхомъ въетрепетав и велми въетенавъ и рече: "Великъ богъ христианескъ и велика сила его! Братие измаиловичи, безаконнии агаряне, побежите неготовыми дорогами"». Здесь, возможно, книжник вложил в уста темника мотивы 76-го псалма:

Далее автор сообщал: «Исамъ вдав плещи свои и побеже скоро паки къ Орде. И то слышавшее темныа его князи и власти, и побегоша. И то видевши и прочий иноплеменницы, гоними гневомъ божиимь и страхом одержими сущее от мала и до велика, на бегъ устремишася… Князи же полцы гнаша съдомлян, бьющее, до стана их, и полониша богатства много, вся имениа их, и вся стада содомскаа» [1075].

Собрав «остаточную силу», Мамай пытался организовать второй поход на Русь. Однако ему пришлось столкнуться с другим своим противником — ханом Токтамышем. Стычка оказалась для темника неудачной:

«Мамай же, гонимъ сыи, побежа пред Тактамышовыми гонители, и прибеже близь города Кафы, и сослася с ними по докончанию и по опасу, да бы его приняли на избавление, донде же избудеть от всех гонящих его. И повелеша ему, и прибежа Мамай в Кафу съ множьствомъ имениа, злата и сребра. Кафинци же свещашася, и створиша над нимъ облесть, и ту от нихъ убьенъ бысть. И тако конець безбожному Мамаю.

А самъ царь Тактамышь шед взя орду Мамаеву и царици его, и казны его, и улусы все пойма, и богатьство Мамаево раздели дружине своей. И отпусти послы своя на Русь к великому князю Дмитрию Ивановичу и ко всем князем русскымъ, поведа имъ свои приход, как селъ на царствен победилъ спорника своего и ихъ врага Мамая победи, а самъ шед седе на царстве Волжескомъ. Князи же русстии посла его отпустиша съ честию и с дары, а сами на весну ту за ними послаша в Орду ко царю кииждо своих киличеевъ со многыми дары» [1076].

Данное пространное завершение летописной повести должно было подчеркнуть, что Божественного покровительства у Мамая нет. И иллюстрация его постоянного после битвы на Куликовом поле бегства «неготовыми дорогами», потери имущества и, в конечном итоге, гибели, вероятно, находила основу в Ветхозаветных текстах.

Так, в Книге Левит отмечается:

Во Второзаконии также можно найти сходные идеи:

Русский книжник отмечал, что Божественной поддержки у Мамая нет. Следовательно, Господь покровительствует именно русскому воинству. Именно в «Летописной повести» появляются мотивы искупительной жертвы, принесенной русским воинством на Куликовом поле. Они были подкреплены автором произведения прямыми и косвенными отсылками к Евангелию.

Кроме того, все содержание повести призвано показать, что ордынцы и Мамай действуют как орудие дьявольского искушения. Тожественное покровительство теперь относится к православному русскому воинству. Причем в памятнике впервые в летописной традиции декларируется намерение Господа помиловать Русь (этот мотив присутствует в поэтической «Задонщине»), искупающую на Куликовом поле прегрешения, и избавить православных от иноплеменного и иноверного порабощения. И здесь показательно нередкое обращение; штора к образу библейского пророка Моисея, который руководил освобождением израильского народа от египетского рабства. Тем не менее победа над Мамаевой Ордой еще не рассматривалась как причина освобождения от ордынского ига, а победивший Мамая хан Токтамыш традиционно расценивался как царь, чью власть признают князья Руси. Данные установки восходят к краткому летописному рассказу о Куликовской битве.