Юрий Селезнев - Куликовская битва в свидетельствах современников и памяти потомков

В противовес гордыне Мамая автор «Сказания о Мамаевом побоище» подчеркивает смирение православного князя. И Дмитрий, и его воины взаимно приводят слова верности истинной вере: «Аз же, братие, за веру хочю потерпети даже и до смерти… И мы ж, господине, готовы есмы умрети с тобою и главы своя положити за святую веру и за твою великую обиду» [1135], «яко деръзаютъ побарати по вере» [1136]. Данная решимость православного воинства умереть за веру четко соответствовала христианскому мировосприятию. Как подчеркивает А. Е. Мусин, «нравственное богословие всегда выдвигало на первый план идею умирания за веру, это хорошо прочувствовал Н. А. Бердяев, сказавший, что на войну идут не убивать, а умирать. Христианский воин вступал в особые отношения со смертью и будущим временем, бросая ей вызов и надеясь победить как ее, так и сопутствующее ей неумолимое время» [1137].

В источнике особо подчеркнута роль митрополита Киприана. По мнению В. В. Колесова, появление в памятнике Киприана связано с трехчастной композицией произведения. В частности, троичное разбиение исследователь видит и в отношении к «священнослужителям, с точки зрения композиционной струи исполняющим функции связи между Божьей волей и земной силой князя… Удивлявшую исследователей необходимость включения Киприана в повествование можно толковать как потребность заполнить верхний уровень в этой триаде, поскольку, с точки зрения церковной иерархии, действительный молельщик князя Сергий не мог стать ее верхним пределом» [1138].

По версии источника, Дмитрий Иванович обращается за советом к митрополиту и получает следующий ответ: «Видиши ли, господине, попущением божиим, а наших ради согрешений, идет пленити землю нашу, но вам подобает, князем нашим православным, тех нечестивых дарми утолити, четверицею усугубити. Аще того ради не смирится, но господь его смирит, того ради господь гордым противится, смиренным же даетъ благодать (выделено нами. — Авт .). И тако ж случися великому Василию в Кесари. Егда отступникъ Июлиан, идый к Персом, хотя разорити град его, святый же Василий помолися со всеми христианы господу богу и собра много злата и посла к нему, дабы его утолити иогл того преступного злого. Он же паче возъярився, и господь посла на него воина своего Меркурия. Изби Меркурий божиею силою злаго отступника злого Юлиана со всеми силами его. Ты же, господине, возми злато, еже имаеши, и пошли противу ему, паче исправися» [1139]. Таким образом, Киприан «с помощью апелляций к библейским цитатам и примеру из церковной истории (осада Юлианом отступником Кесарии) переводит суть конфликта в противостояние смирения (Дмитрий) и гордыни (Мамай)» [1140]. Правда, в конечном итоге митрополит благословляет князя на вооруженное сопротивление ордынцам: «Пресвященыи же митрополитъ великому князю рече: "…ты же именем господнимъ противися имъ, и господь в правду будеть помощник, а от всеведущаго владычня ока не можеше избыти, от крепкия руки его"» [1141].

Отрицательными персонажами «Сказания о Мамаевом побоище» являются великие князья — Олег Рязанский и Ольгерд/Ягайло Литовский. Последний из них титулуется королевским титулом, что отражает ситуацию, сложившуюся в 1386 г., когда Ягайло стал королем Польши.

Отношения Олега и Мамая характеризуются следующим образом: «Посла же Олег великий князь Резянскыи к царю Мамаю беззаконному своего посла с великою честию и со многими дарми, ярлык свой написа к нему сицевым образом: "… твой посажник Олег Резанский… що хощеши ити на Русь, на своего служебника князя Дмитрия Ивановича Московского, огрозитися ему хощеши… Мене же, раба твоего, Олга Резанского, держава твоя пощадит… И еще, царю, молю тя, оба есмы твои рабы, и я велику обиду приях от того ж Димитрия"» [1142]. В источнике подчеркивается, что великие князья Ольгерд Литовский и Олег Рязанский «не ведяху, что помышляху, что глаголаху яко несмысленныи младыи детща, не ведуща божия силы и владычня смотрения. Поистине рече: "Аще кто ко богу веру держит з добрыми делы и во правду в сердци имеяй, не может бытии без многих враг"» [1143]. Как метко подметил А. И. Филюшкин, они «ведут себя как малые дети, изъявили покорность татарам, прежде всего, от "неразумия" и нетвердости в истинной вере» [1144].

Поведение князей не может получить никакого оправдания, и автор «Сказания» отмечает: «О таковых пророкъ рече: не сътвори суседу своему зла и не копай под нимъ ямы. Да и тебе богъ в горшее не вержеть» или «О таковех бо рече пророк: "Не сотвори суседу своему, ни ближнему своему зла; ни рый, не подкопывай под другом своим ямы. Сам бо горше в ню ввержен будеши"». Данные слова являются практически точной цитатой из Книги Притчей Соломоновых:

Автор «Сказания о Мамаевом побоище» вложил в уста темника следующий ответ: «И царь Мамай… списавъ списание сице Олгерду литовскому и Олгу рязяньскому: "…мне убо ваша пособья не надобна, но аще бы азъ хотелъ, своею силою древней Иерусалимъ пленил бы, яко халдеи, но чести вашей ради, но моимъ именемъ, [а] вашею рукою распужен будетъ унязь Дмитрии московскыи [и] огрозиться имя ваше въ странах ваших. Мне убо царя достоить победить подобна себе и довлиет ми царская честь"» [1145]. Князья же «скудни умомъ велми възрадовашеся о суетне привете безбожнаго царя, а не ведущее, яко богъ власть даетъ, ему же хощеть». Вероятно, здесь необходимо искать библейские представления о природе власти:

Далее автор памятника отмечает, что «ныне же едина вера, едино крещение, а к безбожному приложишяся вкупе гонити православную веру Христову. О таковых бо пророкъ рече: "Поистине сами отсекошяся своеа добрыа масличны и присадишяся к дивии масличне»… Ныне же сего Олга рязанскаго втораго Святополка нареку» [1146]. Данные слова также связываются автором со словами Нового Завета:

В конечном итоге великий князь Олег Рязанский пришел к выводу: «Аще убо великому князю поработати — весть бо отнюдь измену мою, то не примет мене. Аще приложуся к нечестивому Мамаю то поистине яко древний гонитель на Христову веру, яко новаго Святополка земля мя пожрет…» [1147]. Таким образом, союзники Мамая рассматриваются в памятнике как неразумные отступники от Истинной Веры, которых ждет неминуемое наказание Всевышнего. При этом, как отметил В. В. Колесов, в «соответствии с замыслом Сказания ни Олег, ни Ольгерд не даны в движении» [1148].