Валентин Черный - Куликовская битва. Запечатленная память

Порой, наряду с традиционными представлениями о силах, правящих миром, и о конкретных событиях, миниатюры отражают круг чтения художников.

Так, в сцене переправы через Дон кроме перечисленных в литературном повествовании князей, плывущих вместе в воинами в одних лодках, показаны еще два «кормщика» в отдельной ладье. Эти двое в княжеских шапках, занимающие центр композиции, как бы сопровождают русское войско. Не исключено, что в образах гребцов предстают перед нами князья Борис и Глеб. Они, по словам «Сказания…», «путь же ему поведают» на Куликово поле. И во время самой битвы они называются в числе «помощников на неверных». Упоминания о Борисе и Глебе содержатся и в «Житии Александра Невского» — одном из источников «Сказания…» [725] Бегунов Ю. К . Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побоище». С. 477–478. . Здесь они оказывают помощь Александру Невскому. Накануне Невской битвы их «видит» плывущими в лодке стоявший на стороже Пелгусий Ижорянин и «слышит» их голоса: «И рече Борис: брате Глебе! Вели грести, да поможемь сроднику своему, князю Александру.» [726] Житие Александра Невского // Памятники литературы Древней Руси. XIII век. С. 430. . Как и в «Житии Александра Невского», Борис и Глеб «видятся» миниатюристу в виде гребцов, направляющими «нового Александра», как в «Сказании о Мамаевом побоище» иногда именуется Дмитрий Иванович, на защиту своего Отечества.

Характер своеобразной эмблемы Куликовской битвы имеет миниатюра, посвященная поединку Александра Пересвета и Темир-Мурзы (Челубея). Поединок олицетворяет схватку двух сил — добра и зла: на одной стороне физическая мощь, подчеркнутая более крупными размерами ордынца («печенега»), на другой — самоотверженность, сила духа. Так показана схватка в Лондонском списке, лучше других сохранившем черты оригинала. Русский воин вонзает свое копье прямо в лицо противнику.

Стремление к открытой борьбе с подлым врагом типично для эпохи Куликовской битвы. В сражении на Воже-реке в 1378 г. великий князь, по словам летописи, «удари в лице» войску мурзы Бегича [727] ПСРЛ. Т. XVIII. С. 127. . Согласно «Сказанию…» и во время Куликовской битвы Дмитрий Иванович стремится встретиться лицом к лицу с полчищами Мамая: «… прежде сам ис полку своего битися» [728] Повести о Куликовской битве. С. 193. . По всей вероятности, стремление драться лицом к лицу, в лоб, или, как отмечают иногда фольклорные памятники, «в матицу» (основная несущая балка деревянного перекрытия в жилище) соответствовало традиционным народным представлениям [729] См.: Пропп В. Я. Русский героический эпос. С. 336. .

Образчик позднейшего осмысления поединка представляет Лицевой свод. В нем монашеский хитон заменяет Александру Пересвету кольчугу, а островерхий куколь — шлем воина. Только копье в его руках выдает причастность монаха к военному делу. В этой миниатюре сраженный инок оказывается поверх своего противника. Никаких пояснений на этот счет иллюстрируемый текст не содержит, зато в других списках (так называемой распространенной редакции) такое положение тел расценивается как знак грядущей победы: «И ту не возмогша ни един от единаго востати от земли, но вкупе умроша, токмо Пересвет цел есть, нигде язвы не приим. И от сего мнози уразумеша — верху великого князя быти над татары, еже последи и быстъ [курсив наш. — В. Ч .]» [730] Шамбинаго С. К. Повести о Мамаевом побоище. С. 340. .

В рисунках поединка прослеживаются и фольклорные мотивы. У Александра Пересвета в некоторых списках место щита занимает книга. Каково ее назначение, сказать со всей определенностью трудно. Быть может, она нужна Пересвету для того же, для чего служит книга богатырю Пересчету — одному из героев былины «Илья Муромец и Батай»: по ней богатырь определял час битвы [731] См.: Летописи Государственного литературного музея. М., 1939. Кн. 6 (Былины М. С. Крюковой). С. 71. .

На редкость единодушно трактуется сражение на Куликовом поле во всех списках «Сказания…», а также в списке «Жития Сергия Радонежского». Причина этого не в точности копирования оригинала «Сказания…», скорее наоборот, к иллюстрированию битвы художники подошли более раскованно, творчески. В миниатюрах подчеркивается необычайная теснота на поле боя, упорство обеих сторон в стремлении к победе, огромное число жертв, усеявших поле Куликово. Художники не скупятся на страшные подробности, в изобилии изображая залитые кровью рассеченные на части тела, обрубленные руки, ноги, головы и чуть ли не буквально перенося на бумагу слова «Задонщины»: «… трупу человечью борз конь не может скочити, в крови по колено бродят». Тема героического в миниатюрах тесно сопряжена с трагическим. Благодаря этому и достигается впечатляющее эмоциональное звучание в финале истории о «Мамаевом побоище», представленной «в лицах».

Жизнь и память… Применительно к человеку эти понятия имеют разную временную протяженность. То же самое можно сказать и об исторических событиях. Об одних забывают сразу же и навсегда, к другим долго готовятся, долго ими живут и долго о них помнят. Не было в русской истории другого такого события, как Куликовская битва. Ее ждали на Руси с надеждой полтора столетия после первых сокрушительных поражений. Ею жили более двух веков, пока обладали реальной силой наследники Золотой Орды. Память о ней жива и сейчас.

«Мамаево побоище» стало своеобразным мостом между рабством и освобождением. Поэтому путь к Дону, по представлениям современников Куликовской битвы, начался с берегов Калки и с тяжких лет Батыева нашествия. Эти поражения слились в народном сознании в одну поистине космическую катастрофу, когда все живое гибло, а созданное человеческим трудом разрушалось. Источники исключительно ярко описывают потрясение, охватившее русских людей от неожиданного вторжения орд иноземцев. По своей эмоциональной окраске они обнаруживают сходство с подобными описаниями арабских и кавказских авторов. Непреодолимая боль пронизывает слова патриотов, теряющих родину, соотечественников и саму жизнь. Неизвестность дальнейшего существования вынуждает русича искать объяснение происходящему в Библии, откуда он и черпает свои версии о причинах нашествия, о происхождении пришлых племен, сроках угнетения Руси. Несмотря на определенный разнобой точек зрения о судьбе Руси, в них ощущается общее состояние обреченности. Мысли о приближении Конца света устойчиво повторяются в первые десятилетия ига. Как аллегорию надвигающейся смерти можно понять слова источников о наступлении тьмы и гибели красоты. В этой обстановке не было места полноценной жизни и творчеству. Одни видели выход в смиренном ожидании конца, другие — в поиске почетной смерти.