Сергей Дашков - Юстиниан

Мандатор : Клеветники и богохульники, когда же вы замолчите?

Прасины : Чтобы почтить твое величество, молчу, хотя и против желания, трижды августейший. Все, все знаю, но умолкаю. Спасайся, правосудие, тебе больше здесь нечего делать. Перейду в другую веру и стану иудеем. Лучше быть язычником-эллином, нежели венетом, видит Бог.

Венеты : Что мне ненавистно, на то и не хочу смотреть. Эта зависть к нам тяготит меня.

Прасины : Пусть будут выкопаны кости остающихся зрителей! [247] Использован текст из: Чекалова , 1997. С. 181–187.

Диалог занял около часа. «Зеленые» с оскорбительными выкриками покинули зрелище. Неслыханно! А еще хуже, что дело пришлось оставить без последствий. Император не забывал ничего, однако возмездие простату и всей верхушке прасинов следовало отложить на потом: через эпарха Юстиниан знал, что обстановка накалилась и резкие действия могли кончиться плохо. Однако утром следующего дня начались стычки между враждующими группировками. Нескольких смутьянов поймали. Префект города Евдемон судил их и приговорил семерых самых отъявленных злодеев, повинных в убийствах, к смерти. Но в этой стране даже повесить нормально не могут, злился Юстиниан. Виселица сломалась, и двое них — один венет, другой прасин — сорвались и остались живы. Толпа усмотрела в произошедшем чудо, воспротивилась казни, а местные монахи увели приговоренных, посадили на корабль и укрыли в храме Святого Лаврентия [248] Феофан , год 6024. С. 141–143. Феофан пишет о том, что казнимые срывались дважды, Иоанн Малала (см.: Прокопий . Войны. С. 486) говорит лишь об одном падении. .

Ночью Юстиниану донесли: завтра на ипподроме и прасины, и венеты будут требовать помилования этих недоумков. И вместо сна пришлось вызвать префекта Города и совещаться — как поступить. Казнить либо помиловать? Или казнить одного, а помиловать другого? Евдемон заметно трусил и не мог склониться ни к какому варианту.

Юстиниан стоял у окна, смотрел на вполне уже утреннее, свежее небо, втягивал ноздрями воздух и злился. Он, подобно Евдемону, не мог решить, как действовать сегодня. Покараешь — разозлишь не только прасинов (что с них взять, висельники!), но и венетов — партию двора и императорской четы. Помилуешь — толпа сочтет милосердие слабостью. Юстиниан хмурил изогнутые брови, прикидывал и так и этак, но решение не находилось. Тогда, вздохнув, он начал молиться — сцепив руки и обратив закрытые глаза на восток. Ответ, как обычно, пришел сразу после молитвы: на просьбы не поддаваться, предать смерти.

Наступил день. Людей на ристания собралось заметно больше обычного. Буквально с первого заезда народ стал требовать от императора помилования «спасенных Богом». Император не отвечал — и это вызвало бурю негодования. Болельщики объединились, провозглашая славу «человеколюбивым венетам и прасинам». Крича так, люди намекали на неприятие лично Юстиниана: ведь возглас «многая лета», полихроний, в присутствии императора должен был адресоваться только ему! В итоге уже под вечер, прервав 22-й заезд, люди повалили с ипподрома, круша всё на своем пути. Паролем восстания сделали слово «Ника!» — «Побеждай!». Вечером люди собрались у претория, требуя ответа от Евдемона, — но тот не вышел. Тогда бунтовщики выпустили сидевших там, запалили зал с архивом долговых расписок казне (а потом и всё здание), стражников же и ненавистных чиновников начали убивать прямо на улицах. Восставшие, забыв на время разногласия цирковых партий, потребовали отставки Иоанна Каппадокийца, Трибониана и Евдемона.

Императором овладела тревога. Кто-кто, а уж он не понаслышке знал о последствиях ярости толпы. Двадцать лет назад, в ноябре 512 года, он видел бунт, кровавый и жестокий, едва не сваливший власть Анастасия. Тогда народ отверг сделанную по приказу василевса добавку четвертого стиха к «Трисвятому». И начиналось ведь все примерно так же. Сначала несколько недовольных подняли шум и были казнены. В ответ Город поднялся весь, от мала до велика. И пока одни собрались на форуме Константина и молились, другие бегали по столице с оружием и убивали сторонников царя. А потом кто-то принес военные знамена и кинул клич «Другого императора ромеям!». Толпа принялась валить статуи государя и выкрикивать имя патрикия Ареовинда. Тот, правда, испугался и скрылся. Горожане прогнали камнями сенаторов Келера и Флавия Патрикия — уважаемых людей, магистров, посланных призвать мятежников к порядку. И Город тоже горел: запалили дома царского брата Помпея и комита священных щедрот Марина. Городской эпарх Платон бежал. Лишь когда Анастасий вышел на ипподром без короны, повинился и сказал, что готов отдать власть, но множества она не терпит и после него все равно императором будет лишь кто-то один, мятеж затих. Хитрый старик всех обманул: через несколько дней его люди переловили и предали казни зачинщиков. Тогда для императора все кончилось хорошо, но ведь могло выйти иначе! Помнил Юстиниан и про то, что несколько лет назад, в консульство Максимина, тоже начался мятеж. Слава богу, у власти был решительный Юстин, задавивший бунт еще в зародыше: камнеметателей схватили сразу, казнили мечом или перевешали.

14 января власти попытались провести новые игры. Однако вместо того, чтобы отвлечься зрелищами и успокоиться, димоты отказались взойти на трибуны и даже зажгли какую-то часть ипподрома. Город сделался неуправляемым, на Августеоне собрался народ, требуя отставки самых видных сановников императора: Иоанна Каппадокийца, Евдемона и Трибониана. Юстиниан сместил их, но опоздал. Никто не успокаивался. Люди скандировали звучавшие накануне лозунги: «Лучше бы не родился Савватий, не породил бы он сына-убийцу» и даже «Другого василевса ромеям!». Юстиниан попробовал вывести на улицу войска, но от этой идеи вскоре пришлось отказаться: опасно.

15 января люди начали выкликать императором патрикия Прова, племянника покойного Анастасия. Пров благополучно скрылся, и толпа, в ярости переменив настроение, подожгла его дом. Варварская дружина Велисария попыталась оттеснить бушующие толпы от дворца, и в образовавшейся свалке пострадали клирики, со священными предметами в руках уговаривавшие граждан разойтись. Случившееся вызвало новый приступ ярости, с крыш домов в солдат полетели камни, и Велисарий отступил. В городе запылали новые пожары: теперь уже в банях Зевксиппа и здании сената.

Историки расходятся в реконструкции событий, но между 13 и 16 января восставшие, вдобавок к тому, что уже пылало, подожгли парадный вход во дворец, Халку. Огонь перекинулся на храм Святой Софии, который сгорел дотла и рухнул. Заполыхали прилегавшие к дворцу улицы. Сам дворец отстояли, но пожар не пощадил другие постройки на подступах к дворцовой площади Августеон, собор Святой Ирины и примыкавший к нему госпиталь Святого Сампсона, сгоревший вместе с больными. Погода была ненастной: ветер раздувал пламя, искры и головни летали над крышами. Пожар перекинулся на лавки портиков вокруг площади Августеон; Меса выгорела до форума Константина. Прибывавшие из разных мест войска бились с народом, в Городе повсюду царила атмосфера насилия, лилась кровь, на улицах валялись трупы. Спасаясь от солдат, какая-то часть мятежников забаррикадировалась в Октагоне, здании неподалеку от цистерны Базилики. Пытаясь добраться до них, воины подожгли Октагон, от него занялись еще не горевшие дома по Месе. Многие жители в панике переправлялись на другой берег штормящего Босфора. Мало кто боролся с огнем, хотя в Константинополе близ любого рынка стояли машины для качания воды, багры, шесты и лестницы для тушения пожаров и в обычное время все это моментально было бы применено. Но стражники виглы уже не выходили тушить: боялись толпы. Современник (поэт Иоанн Лид) вспоминал: «Из-за приумножения грехов народа, восстала толпа и собранная во единодушии дьяволом она сожгла почти весь город. И когда Каппадокиец был низложен, то огонь начал распространяться вначале от входа во дворец, затем от них к Первому Святилищу (то есть к Святой Софии), от которой — к совету Юлиана, который называют Сенатом, по Августеону (буквально: Празднику Августа. — С. Д. ), от него — на форум, который называют Зевксипповым, от Зевксиппа царя, при котором во время 38-й олимпиады мегарцы, заселившие Византий, наименовали этот рынок в его честь, подобно тому как назвали портики Харидема заселившие Кизик мегарцы. А также сгорела общественная баня Севирион, названная от Севира, принцепса римлян, который, страдая от болезни артрита, принимал ванны, пребывая во Фракии, из-за гражданской войны с Нигером. И поскольку столько зданий было объято огнем, то были разрушены вплоть до форума Константина придававшие правильную форму городу портики, красотой и величиной колонн, и правильными линиями организовавшие площадь… И вместе с ними сгорели (ибо как могли не сгореть) расположенные посредине здания, по направлению к северу и к югу, и город казался горой и черными рассевшимися холмами, подобно Липаре и Везувию, потрясая жалостным страхом созерцающих из-за пепла, из-за дыма и смрада сгоревших веществ.