Александр Борисов - Три века российской полиции

Именно в эти годы многие представители отечественной интеллигенции начали отдавать себе отчет в том, что рутинная каждодневная работа полиции может самым непосредственным образом перейти в разряд «большой политики». Об этом свидетельствуют «Записки И. В. Селиванова» [498], опубликованные в «Русской старине» (см. врезку).

Из «Записок И. В. Селиванова»

<���…>Управление генерал-полицеймейстера, или, говоря точнее, Министерство полиции в Царстве Польском, созданное Николаем Алексеевичем Милютиным, имело двоякую задачу: оно должно было следить за развитием мятежа, уничтожать его и принимать все меры для успокоения края, а вместе с тем давать направление, ток, быть, одним словом, проводником той идеи управления краем в эти горячие минуты, какую хотел дать ей наместник. Заваленный работою с утра до вечера, гр. Ф. Ф. Берг, неутомимый, несмотря на преклонные лета свои, труженик своего положения, выпрашивающий иногда у докладчика десяти минут, чтоб вздремнуть на кресле и тем освежить свою голову, осаждаемую со всех сторон, и при этом умевший сохранить в себе всю ясность духа, всю подвижность молодости и всю уверенность в себе самом во все самые тяжелые минуты, граф Берг необходимо должен был иметь около себя человека, который мог бы понимать его желания и уметь осуществить их. В этом хаосе событий, среди которых происшествия гнали, толкали одно другое, где надо было действовать чрезвычайно быстро и вместе с тем с чрезвычайной оглядкой, потому что тысячи враждебных глаз готовы были печатно передать на суд и позор Европы малейший промах, малейшее уклонение от правды, и вместе с тем некогда было оглядываться, потому что земля горела под ногами, — в этой горячке, которую более или менее пороли почти все, не растеряться, не потерять головы была уже великая заслуга перед Россиею. При этом давлении, которое старались делать на наместника все, ему надо было найти человека неутомимого, честного, на которого он мог бы вполне положиться. В такие минуты Трепов был для него бесценным приобретением.

Как отыскали Трепова и почему на нем остановился выбор для такого серьезного поста, как генерал-полицеймейстер, я не знаю. Когда я приехал в Варшаву, он был уже им. Судить и говорить о нем я могу только по тому, что видел. Видя его каждый день, иногда по несколько раз, я могу, как мне кажется, некоторым образом определить, чем он был тогда для занимаемого им поста. Такого неутомимого человека, как он, я не встречал в жизни. <���…>

Окруженный недоброжелательством и завистью, не могущею простить ему, что он в чине генерал-майора занимал место министра полиции, он мало обращал на это внимания и ежели кого сильно недолюбливал, то это начальника Варшавского отдела барона К-а, который платил ему тем же и по мере возможности кляузничал на него наместнику, — конечно, невпопад, потому что действительно в поведении ген. Трепова трудно было найти что-нибудь, к чему можно было прицепиться. Барон же К-ъ, давший волю своим адъютантам выдавать дозволение на свидание в цитадели с преступниками их семействам, во многих случаях давал повод сильно осуждать его <���…>. За письменное дозволение молодые люди с хорошеньких просительниц брали натурою. <���…>

Не знаю, Милютину или графу Бергу обязана Россия выбором Трепова, но не могу не сказать, что он вполне оправдал этот выбор. Его неусыпной деятельности, и надо прибавить — расположению к нему наместника, мы обязаны тем, что восстанию был положен предел: не думаю, чтоб военные действия одни могли установить успехи восстания; ряд мер, придуманных наместником и осуществленных более или менее Треповым, более всего способствовал, что восстание прекратилось fautedecombattants . Великолепная и благороднейшая мысль Милютина — освободить крестьян от зависимости панов и уничтожить влияние духовенства, лишило восстание почвы, и оно должно было умереть собственною смертью, без особенных насилий, и особенно без жестокостей, к которым граф Берг чувствовал инстинктивное отвращение.

Стоя среди этого хаоса, видя лично и по бумагам, которые сосредоточивались в моем департаменте, я с гордостью и смело могу сказать, что жестокостей, что несправедливостей сознательно допускаемо не было, и что ежели б кто-нибудь их себе позволил, он был бы тотчас лишен возможности продолжать их. Малейший слух о неблагонадежности того или другого агента русской власти, в лице ли военного начальника уезда или кого другого, достаточен был для того, чтоб он тотчас был смещен с должности. Бывали примеры, что такой господин, особенно русский, который бы позволил себе какую-нибудь несправедливость, назначенный ныне, был же смещен завтра. Говорю это не на основании слухов, а на основании того, что переписка об этом была в моих руках.

Вероятно, всем известно, что управлению генерал-полицеймейстера было предоставлено право (конечно, с утверждения наместника) кассировать решения трибуналов в делах, имеющих политическую подкладку. Так как дела эти тоже производились в моем департаменте, то я, как при этом, так и при всех других всевозможных случаях, слышал от Ф. Ф. Трепова одно и то же:

— Ради Бога, поступайте как можно законнее! Ради Бога, никакой несправедливости….

Думаю, что даже наши заклятые враги про революцию 1863 года не скажут чего-нибудь, недостойного русского имени. <���…>

( Русская старина. — 1881. — Т. 31. — С.531–536. )

Тверской полицейский дом, Москва

По свидетельству петербуржцев, живших в конце XIX в., «даже сравнительно невзыскательный круг купцов Сенного рынка или жуликоватые торгаши Александровского рынка не звали в гости ни полицейского пристава, ни его помощников, а уж тем более околоточного. Если требовалось ублажить кого-нибудь из них, приглашали в ресторан или трактир, смотря по чину» [499]. Богатство позволяло рассчитывать на снисходительность полиции при нарушении правил уличного движения, общественного порядка. «Если извозчик везет троих седоков (положено было не больше двух), городовые сейчас же записывают номер на бляхе извозчика, что влечет за собой истечение из извозчичьего кармана трех рублей. Меж тем купчина-собственник может везти хоть кучу людей, и никто не посмеет вмешиваться» [500].

Размышления о полиции в связи с беспорядками в Харькове 17 и 18 апреля

Цель и смысл существования полиции, как они выражены в законе, заключаются в сумме обязанностей весьма широких и, в сущности, благотворных и необходимых для общества. По формальному закону полиция обязана заботиться о благоустройстве, благочинии, предупреждении и пресечении преступлений и беспорядков в данном районе. Никто, наверное, не может отнестись к этим целям иначе, как самым благодарным образом. Кому, в самом деле, из граждан не желательны и не дороги благоустройство, благочиние, предупреждение и пресечение преступлений и беспорядков? Кто искренно не пожелает от души процветания всех этих благ цивилизованного общества в своем отечестве? Кто не скажет русское «спасибо» тем людям, кто возьмет на себя такие трудные, но вместе с тем необходимые обязанности? Если судить только по букве закона, не обращая внимания на действительную жизнь, то такие воззрения будут совершенно верны. Между тем на деле мы видим явление прямо противоположное тому, что выражено на бумаге, в законе. Причины такого неестественного явления очень понятны. Полиция наша, в том виде, в каком она существует теперь, есть явление чисто историческое. Ее состав, организация, характер, смысл и, так сказать, привычки ее деятельности имеют свои корни всецело в крепостном праве. Под его влиянием наша полиция возникла, организовалась, развилась и принесла соответственные плоды и в настоящее время стоит в жизни особняком, производя резкий в ней диссонанс. Законы, следовательно, остаются святы, да исполнители их — лихие супостаты. Дело в том, что при существовании крепостного права, когда 20 миллионов народа, лишенные образования, полные невежества и суеверия, несли тяжелое иго помещиков, в такое время цели, поставленные для полиции законом, были неосуществимы, невыполнимы. Государственный строй и порядок во всякую минуту мог подвергнуться серьезной опасности, ибо в Европе это было государство, устроенное на вулкане, с постоянными ожиданиями извержений, бурь, землетрясений…