Александр Борисов - Три века российской полиции

Обращает на себя внимание требование А. Д. Балашова, чтобы о наиболее серьезных происшествиях руководители низовых полицейских органов докладывали непосредственно ему [98], поскольку, распространяясь в виде слухов, эти сведения подчас искажались до неузнаваемости и уже сами по себе начинали представлять угрозу общественному порядку и безопасности.

Еще одним подтверждением повышения уровня самостоятельности полиции является принятый Сенатом в сентябре 1812 г. указ, инициированный двумя министрами, — полиции и юстиции. Указ разрешал земской полиции производить обыски в домах священнослужителей, подозреваемых в укрывательстве преступников, без представителей духовенства. Святейший Синод со своей стороны также принял соответствующее постановление, подтверждавшее, что обыски в таких обстоятельствах полиция может производить по своему усмотрению. Однако допросы священнослужителей, подозреваемых в укрывательстве преступников («пристанодержательстве»), согласно предписаниям Синода и Сената от 1791 г. и указу Сената от 23 мая 1810 г., разрешалось производить только в присутствии представителя Церкви.

Толки и настроение умов в России по донесениям высшей полиции в С.-Петербурге с августа 1818 по 1 мая 1819 г.

Общее обозрение духа народного по всему государству являет вид спокойный, утешительный: частные злоупотребления, местные некоторые порывы неповиновения крестьян, происходившие более от заблуждений, от недоразумений и часто ложных или произвольных применений законов, показывались в иных губерниях, но прекращались с успехом и не расстраивали нимало общего порядка. О всех таковых случаях доведено до сведения высшего правительства определенною на то дорогою.

Остается только представить здесь в кратких чертах примечательнейшие наблюдения высшей полиции относительно общих мнений и слухов.

<���…>

О переменах во внутреннем управлении . В течение сентября месяца более всего занимались в разных обществах предсказаниями и догадками касательно предполагаемых будто бы перемен. Уверяли, что Е. В-ство при отбытии своем оставил в руках графа Аракчеева некоторое число указов, кои вскоре должны были быть обнародованы. Говорили о преобразовании Cената, об учреждении областных начальников, о распространении круга действий Собственной Его Величества Канцелярии, о введении вообще большего единства в управлении. Но слухи сии не были постоянны; общее внимание обращалось на возвращение Их Велич-в. По прибытии Госуд. Императора все сии догадки воскресли и усиливались нарочито до нового года. Назначение областей и генерал-губернаторов считали несомненным. Предрекали с уверенностью: уничтожение Министерства полиции, коего большая часть переходила в заведывание Собственной Е. В. Канцелярии, а другая сливалась с Министерством внутренних дел и народного просвещения; ограничение действия Комитета министров; учреждение особого Верховного совета, из трех или четырех лиц токмо состоящего; назначение новых статс-секретарей по отделениям Собственной Е. В. Канцелярии, на каковые вакансии каждый имел своего рекрута; разделение Сената на две части: на правительствующую и на судную. Все сии мечты, кои большая часть публики, в особенности должностные, считали истинами непреложными, мало-помалу исчезали и оставили одни лишь призраки за собою.

<���…>

О графе Кочубее. Граф Кочубей в особенности обращал на себя внимание публики. Его определяли то к одному, то к другому месту. Сначала говорили, что министерства внутренних дел и полиции соединяются под его управлением; потом вверяли ему особые Высочайшие поручения, а наконец жаловали даже в государственные канцлеры.

Если многие считают графа Кочубея отличнейшим из государственных мужей и способнейшим к исправлению значительнейших обязанностей правительства, то другие, однако же, открывают в нем слабости уважительные, как то: непостоянство в правилах, страсть к новостям, беспрерывную переменчивость в системах. «Нет великой нации, коея кафтана он бы не носил, исключая русского», — отзывался о нем весьма знатный государственный человек.

<���…>

Секретная полиция столицы большею частью поручена была Фогелю <���…> который расстроил до основания сие учреждение. Известность Фогеля, его развратность превращают сию полицию в коварное ябедничество, в притязательное отягощение публики, особенно иностранцев, и наносят вред полицейским распоряжениям всего правительства, кои при настоящем времени лишь облагородствованием своим могут приносить существенную пользу. Подобного же рода полиция помрачает славу начальствующего, тем более ежели презрительные ее орудия ограждаются личною его защитою.

(Русская старина. — 1881. — Т. 31. — С. 668–671.)

Создание Министерства полиции было весьма критически воспринято обществом и многими крупными государственными деятелями, видевшими в нем «плод кабинетных размышлений» М. М. Сперанского, оторванных от реалий российской жизни. Они считали, что отделение полиции от осуществления многих других внутренних функций государства для России неэффективно, так как одна полиция порядок в стране обеспечить не может. Н. М. Карамзин утверждал, что Министерство полиции — учреждение, «непонятное для русских», и его создание является одним из проявлений разрыва с традицией российской государственности. Министр внутренних дел О. П. Козодавлев назвал Министерство полиции «уродом». Другие именовали его «министерством шпионства» и т. п.

О. П. Козодавлев, министр внутренних дел в 1811–1819 гг.

Упреки подобного рода объясняются тем, что образование Министерства полиции не привело к ожидаемому правительством улучшению деятельности местной администрации, а, напротив, повлекло увеличение потока жалоб и традиционных обвинений во взяточничестве. Неприятие нового органа явилось следствием нерешительности, половинчатости в проведении реформы государственного управления в целом. И без того запутанные отношения центральной и местной власти еще более осложнились после министерской реформы 1810–1811 гг. До реформы губернаторы назначались императором и представляли ему ежегодные отчеты, но в то же время являлись чиновниками Министерства внутренних дел и полностью зависели от министра. Губернские правления (в составе каждого имелось Второе отделение, через которое губернатор руководил полицией [99]) [100]оставались подчиненными Сенату и сносились с ним. Таким образом, министры были лишены права каждый по своей линии давать предписания губернским правлениям и обращались непосредственно к губернаторам. Роль губернских правлений последовательно понижалась. Остальные губернские учреждения были подчинены соответствующим министерствам: казенные палаты — Министерству финансов, палаты гражданского и уголовного суда — Министерству юстиции, полиция — Министерству полиции [101]. «Отсюда происходило то, что Сенат часто не знал распоряжений министров, а министры — распоряжений Сената. Создалась невообразимая путаница, и развилась необычайная переписка» [102].