Гюнтер Кунерт - Москва – Берлин: история по памяти

Ибо завтра — финал. И как раз в четыре матч будет в самом разгаре.

Воскресенье, 7 июля 1974 года. Дата выбрана идеально. Завтра в Мюнхене — финальный матч чемпионата мира по футболу, ФРГ — Голландия. Весь мир прильнет к экранам телевизоров, на худой конец — к динамикам радиоприемников. И болгарские пограничники тоже. И именно в этот час какие-то немецкие ребята подъедут к КПП в намерении пересечь границу. Разумеется, желая попутно узнать, как идет игра: азарт болельщиков должен перекрыть волнение нарушителей границы. Общая любовь к футболу способна сблизить самых разных людей и сгладить самые непримиримые противоречия.

У нас все продумано, все до мелочей. Свести риск к минимуму, а шансы на успех к максимуму — это был главный принцип всех наших расчетов. У нас за спиной — девять месяцев подготовки, а перед нами — только эти два КПП: с запада через Югославию шмыгнуть в Болгарию, а из Болгарии вынырнуть на Востоке, в Турции. Все остальное неважно, все остальное ерунда. Ибо там, по ту сторону другой болгарской границы, мы, хотя и будем на Востоке, уже снова окажемся «на Западе», вырвавшись из социалистической Болгарии, очутимся в Турции, которая как-никак член НАТО. Такая вот в нынешнем биполярном мире парадоксальная география.

Граница все ближе. Надвигается неотвратимо и мучительно медленно.

А если все-таки влипнем? «Пособничество бегству из республики», «противозаконная торговля людьми» — таковы «составы» наших преступлений на юридическом жаргоне ГДР. Что нас ждет — болгарская тюрьма или выдача властям ГДР? Какая мера наказания? Есть вещи, о которых и не спросишь никого, их только на себе опробовать надо. Впрочем, в тот же день, 6 июля 1974 года, воскресные издания западно-германских ежедневных газет сообщают: за пособничество бегству окружной суд города Шверин приговорил западноберлинца Петера Штрауха к девяти годам лишения свободы — наказание необычайно суровое по сравнению с обычными сроками в три, четыре года, которые чаще всего дают за такое. Газеты в эти месяцы изобилуют сообщениями о неудавшихся попытках побега и приговорах участникам и пособникам. Волной судебных процессов и суровых вердиктов власти ГДР пытаются очередной раз запугать тех своих граждан, кто вознамерился покинуть страну.

Если сцапают нас, то наверняка арестуют и троих друзей, слепо положившихся на нас, безоглядно вверивших свои судьбы в наши руки, поставивших на карту все свое будущее. Их-то уж точно болгары выдадут, а в ГДР мгновенно засудят и посадят. И только если очень повезет, их, может быть, когда-нибудь выкупят, ибо на самом-то деле противозаконной торговлей людьми занимается как раз правительство ГДР: за солидные отступные в твердой валюте оно некоторых политических заключенных выпускает. До 1989 года руководство ГДР подобным образом продало в ФРГ 33 тысячи своих граждан, заработав на этом 3,4 миллиарда западногерманских марок.

Что ж, хотя бы перспектива выкупа имеется. Только вот какой ценой?

Спокойно, только спокойно. Мы въезжаем за ограждение КПП. Югославская сторона не проявляет к нам особого интереса, зато с тем большим рвением обнаруживает его болгарская. Шлагбаумы, вывески, пограничники. Действия и процедуры, столь же неминуемые, сколь и непонятные. Шлагбаумы опустились и спереди, и сзади. Ловушка первый сорт. «Добро пожаловать в Народную Республику Болгарию» — приветствуют нас на разных языках огромные транспаранты; счастливые рабочие и крестьяне, запечатленные в едином для всего соцлагеря железобетонном стиле социалистического реализма, радостно машут нам с поблекших от солнца и времени плакатов.

Болгарский пограничник заглядывает в открытое окно нашей машины: бесстрастное лицо, невнятное приветствие.

— Паспорта, пожалуйста.

Неужели он не видит, что у меня сердце буквально выпрыгивает из груди? Паспорта переданы в окошко, исчезают где-то под стойкой. Что там с ними делают? Сверяют по спискам? Может, нас уже объявили в розыск? Чушь! Не могут они знать, что мы задумали. Стандартные вопросы. Куда? Зачем? Для проформы. Еще один взгляд в машину. Для проформы. Нам возвращают паспорта, пограничник взмахом руки пропускает машину. Обычные туристы, ничего подозрительного, дополнительная проверка не требуется.

Спокойно, только спокойно, мы еще не совсем въехали. Еще одна остановка, обмен «обязательного минимума» валюты, наших западных марок на болгарские левы, — по сути, принудительный отъем денег, а потом еще и покупка талонов на бензин. Трогаемся дальше. Выехали за пределы КПП. Еще один поворот — и нас уже не видно.

Вопль! Ликующий вопль облегчения, кулаки молотят по панели приборов, словно мы только что стали чемпионами мира. Это разрядка неимоверного напряжения. «Прорвались!»

Мы тормозим, тискаем друг друга в объятиях. И не упомнить, когда мы с братом в последний раз обнимались. Зато теперь вот эта вновь обретенная близость — она уже навсегда.

Для порядка я на всякий случай решаю пролистнуть свой паспорт, глянуть на транзитную визу, которую нам только что проштемпелевали. Открываю, и в тот же миг понимаю: все зазря!

Все зазря! Все наши ухищрения, вся столь безупречно спланированная «операция» — всё псу под хвост! Кранты. Полная хана.

— Эти гады поменяли цвета! — ору я в бессильной ярости.

— Ты только посмотри!

Не веря себе, мы таращимся в наши паспорта. Да, вот они, два болгарских въездных штемпеля, знакомый прямоугольный формат, все строчки на месте, и число сегодняшнее. Но: левая половина прямоугольника зеленая, правая красная. А за две недели до этого, когда мы совершали последний контрольный въезд, цвета, как и во все предыдущие разы, были другие: верхняя половина голубая, нижняя лиловая. В точности как в тех трех паспортах, что припрятаны у нас между автомобильными картами и которые теперь ни на что не годятся. Все остальное в полном ажуре: те же страницы, то же место в паспорте, та же структура самого штемпеля, сегодняшнее число и даже приписка шариковой ручкой на кириллице: «автостоп». Все как надо — кроме цвета штемпеля. Хана. Полная хана.

8 октября 1973-го — девятью месяцами раньше…

После выпускных экзаменов я три с лишним месяца путешествовал по Северной Америке: навещал дедушку с бабушкой и нашу многочисленную родню на западе Канады, на автобусе проехал через всю Америку до самой Мексики. Тем приятнее было снова оказаться дома.

В моей комнате на столе солидная стопка писем, штук сорок, если не все пятьдесят. Оно и понятно: после сдачи экзаменов нехватка прежнего активного общения в интернате вылилась в переписку. Первые весточки от ребят и девчонок об их первых шагах по целине самостоятельной жизни. И ответы на мои письма, которые я слал во время своего долгого путешествия.