Гюнтер Кунерт - Москва – Берлин: история по памяти

Столько знакомых адресов, почерков… Но кто такая Маргарет Шаллер? Ее письмо из маленького городишки на Рейне оказалось в самом низу. Я вскрыл его последним.

Я подруга матери Тома. С давних пор я довольно часто провожу отпуск в Бад-Бланкенбурге и прекрасно осведомлена о всех прелестях тамошней жизни.

Еще с прошлого года Томас начал подумывать бежать на Запад. А сейчас, после окончания школы и неминуемого призыва в армию, он еще больше укрепился в своем намерении… Но не знает, как ему быть и что делать. Единственная его надежда — на нашу помощь…

Томас…

Мы познакомились двумя годами раньше, летом 1971-го. Мне было семнадцать, и на каникулы меня отправили к родным в Тюрингию, в Бад-Бланкенбург. Для нашей семьи такая поездка была самым обычным делом. До меня туда ездили мои старшие брат и сестра, Буркхард и Хайди, ну и, конечно, родители, они-то часто. Перед Рождеством мы посылали туда все необходимые ингредиенты для праздничного кекса, ну и всякие западные «дефициты», которых в ГДР или совсем не было в продаже, или они были неважного качества, и уж конечно их можно было купить только в строго дозволенном количестве. По большей части посылки доходили благополучно, хотя нередко было видно, что их вскрывали, в них рылись: порванная подарочная бумага, растрепанные мотки шерсти, отпечатки пальцев на креме «Нивеа».

Поездки с Востока на Запад были практически невозможны — выпускали только пенсионеров, и за очень высокую плату, — да и с Запада на Восток поехать было затруднительно. И все же: если у вас были в ГДР родственники, им разрешалось раз в году на месяц вас к себе пригласить. И родственники эти почему-то снова и снова изъявляли желание этим своим правом воспользоваться: «Рюдигеру в этом году шестнадцать исполнится. Может, он приедет к нам будущим летом?»

Две недели в Тюрингии — это вместо Адриатики или Южной Франции… И все это самопожертвование ради поддержания каких-то родственных связей, по настоянию «предков»? Разумеется, инициаторами этих наших поездок всегда был отец (он родом из Дрездена) ну и тамошние семьи его двоюродных братьев. Но я лично охотно поехал «в зону». Хотелось не только познакомиться с родственниками — в ФРГ двоюродных братьев и сестер моего возраста у меня не было, — но и вообще разбирало любопытство посмотреть, на себе прочувствовать эту самую ГДР. Она всегда была так близко — и так далеко, и столько всего про нее сообщалось и рассказывалось удивительного и странного.

И вот, наконец, все, что нужно для поездки, у меня собрано: приглашение, разрешение на въезд, разрешение на выезд. В парикмахерской на вокзале в Нюрнберге я расстаюсь с роскошной шевелюрой: если нет сходства с паспортной фотографией, могут и не пропустить. А длинные волосы в семидесятые годы были необходимым атрибутом всех «классных чуваков», кто стригся коротко, автоматически становился чужаком. Длинными космами можно было вызвать негодование старшего поколения, а это же самый смак. Вот и я тоже отрастил себе волосы такой длины, что их можно было перехватывать повязкой. Впрочем, моя мама только и заметила, что мне это совсем не к лицу (и в отношении моих лохм была совершенно права), но смирилась, а отец вообще счел, что это отличная идея: почему бы не испробовать что-то новенькое? Такая реакция предков как-то сразу лишила мой длинноволосый имидж особого смысла, во всяком случае, в разгар лета, когда и без того жарко, я без сожалений расстался с пышной копной волос, укоротив их до длины, в равной мере приемлемой как для меня, так и для гэдээровских пограничников.

На немецко-немецкой границе меня любезно избавили от свежего номера еженедельника «Ди Цайт» — «это вам лучше оставить у нас». Провоз в ГДР каких-либо печатных изданий, хотя бы отдаленно наводивших на мысль о возможности свободы слова, был категорически запрещен. Газеты не разрешалось использовать даже в качестве оберточной бумаги. «Ввиду действующего на территории ГДР запрета на ввоз газет и журналов, не значащихся в списке печатных изданий ГДР, рекомендуется для внутренней и наружной упаковки пользоваться только бумагой без буквенно-печатной символики. (Запрет не распространяется на упаковочную и подарочную бумагу с рисунками и орнаментом.)» Так поучала многостраничная «Инструкция по формированию подарочных отправлений в ГДР и Берлин (Восточный)», выпущенная правительством ФРГ.

Я удивительно быстро оказался в тюрингском Заальфельде, где у меня была пересадка. Первая неожиданность: полное отсутствие привычной рекламы на вокзале. Вместо этого маленькие, неброские, чуть ли не стыдливые вывески, деловитым, в стилистике еще довоенных времен шрифтом извещавшие о «сберкассе» и «модной обуви». До чего беспомощные фразы, до чего блеклые, какие-то грязноватые плакаты по сравнению с яркими, кричащими зазывами западной рекламы тех лет, выдержанной в духе «флауэр-пауэр» и поп-арта. Да и зачем что-то рекламировать в условиях экономики, продукции которой неведома конкуренция?

Вообще краски: все будто покрыто серым налетом — штукатурка домов, выдохшаяся охра или чахоточная голубизна малолитражных двухцилиндровых «трабантов», упаковочная бумага в магазинах. Даже люди — и те словно какие-то серые. И уж совсем необычно — огромные транспаранты пропагандистских лозунгов. Это было настолько для меня ново, настолько дико по стилистике и лексике, что я немедленно запечатлел некоторые на фотоснимках. «VIII съезд СЕПГ — очередная веха построения социализма в ГДР». Каждая буква сияла таким нестерпимо алым цветом, словно его собирали по всей республике.

Когда я приехал в Бад-Бланкенбург, оказалось, что мой двоюродный брат и почти ровесник (он на год младше) То-мае в больнице — аппендицит. Его мать объяснила мне дорогу, и я с привезенными фруктами в руках отправился на другой конец городишки его навещать. И снова сюрприз: со мной то и дело заговаривают совершенно незнакомые люди. «Это где же бананы дают?!» Или позже, в бассейне: «Где это ты отхватил такие штиблеты и джинсы? Ах вон оно что — ты с Запада…»

После войны родители Томаса остались в Тюрингии. Его отец, дядя Вильгельм, не мог, да и не хотел ни бросать свою мать, ни заставлять ее уезжать из родных мест. В Бад-Бланкенбурге он унаследовал богатый дом с большим садом и вовсе не намерен был его лишаться. Дом им позволили сохранить — только во что к этому времени он превратился! Вся сантехника и так называемые удобства еще довоенных времен, деревянные балконы (в свое время дом был выстроен в стиле швейцарского шале), казалось, в любую секунду готовы обрушиться. И это при том, что семья всеми силами старалась дом спасти и сохранить. Но в ГДР, где даже снабжение товарами повседневного спроса функционировало с большими трудностями, а уж запчастей и стройматериалов не хватало катастрофически, удел частного домовладельца был особенно незавиден. Газеты пестрели объявлениями с предложениями об обмене весьма странного свойства (власти, доколе возможно, на эти странности закрывали глаза). Изумляло обилие предлагаемой голубой кафельной плитки: в обмен на нее люди желали получить новую резину для «Вартбурга», клетки для кроликов, водопроводные краны и смесители. Под голубой плиткой подразумевались купюры достоинством в сто западных марок.