Дмитрий Мишин - История государства Лахмидов

Лахмидские дворцы — по крайней мере по меркам того времени — были внушительными постройками. Даже через много столетий после исчезновения Лахмидского государства путешественник Ибн Баттута ( Ibn Battuta , род. в 1304 г., ум. в 1368/69 или 1377 г.) был впечатлен развалинами Хаварнака и впоследствии записал, что видел остатки огромных зданий с куполами [230, с. 7]. Для арабов-пустынников такие дворцы были «элитным жильем», о котором они могли только мечтать. Поэт аль-Мунаххаль, о котором мы упомянули в связи с женой ан-Нумана III аль-Мутаджарридой, однажды сказал:

«Когда я напиваюсь, я — хозяин Хаварнака и Садира,

А когда трезвею — овечки да верблюда» [183, с. 60–61; 188, с. 571].

Наличие ряда дворцов само по себе располагало к тому, чтобы не пребывать все время в одном, а, наоборот, перемещаться между ними. Вообще говоря, Лахмидам была свойственна мобильность. В рассмотренном выше рассказе о том, как благодаря словам Аксама Ибн Сайфи были освобождены пленные тамимиты, мы читаем, что ан-Нуман III на полгода уехал в аль-Куткутану, а послы ожидали его в Хире [252]. Об аль-Куткутане мы знаем, что ан-Нуман держал там тюрьму [264, т. 4, с. 374]. Весной ан-Нуман уезжал в аль-Уфаку ( al-Ufaqo ), тоже расположенную поблизости ют столицы [188, с. 174–175; 264, т. 1, с. 226]. Аль-Бакри, один из авторов, на которых мы здесь ссылаемся, употребляет в своем тексте выражение: kanat tatabadda fi-hi Banu Nasr muluk al-Hira , т. е. «Насриды, цари Хиры, жили в ней жизнью бедуинов». Почти в тех же выражениях Якут рассказывает о поездках Лахмидов в Мауию ( Маwiуа ), расположенную в начальной части пути, известного мусульманским географам как путь из Басры в Мекку [41, с. 109, 251; 91, с. 146, 190–191; 231, с. 316; 264, т. 5, с. 48]. Видимо, в одном из таких мест застало аль-Мунзира III в начале 524 г. византийское посольство, о котором говорилось выше. Не исключено, что ан-Нуман III наезжал также во владения, пожалованные ему Хосровом II Парвизом [253]. Если прибавить сюда походы и поездки к сасанидским царям, можно заключить, что лахмидские цари проводили в Хире только часть времени, причем не обязательно большую. Становятся понятны слова Хамзы аль-Исфахани, который в конце своего рассказа о Лахмидах пишет:

«Говорят, что из царей [254](Лахмидов. — Д. М .) в Хире не умер никто, кроме Кабуса, сына аль-Мунзира. Они (Лахмиды. — Д. М .) умирали на войне, на охоте или в отъезде» [67, с. 113; 256, с. 98].

Несмотря на разъезды и подчас довольно скромный походный быт, на который, критикуя Лахмидов, указывает аль-Хилли [213, с. 507–508], правители Хиры держали двор. О его порядках известно очень мало, но можно с уверенностью констатировать, что он существовал и имел свои установления. Люди, составлявшие свиту Лахмидов, должны были являться ко двору и пребывать там, ожидая повелений. В рассматриваемом в прим. 331 рассказе аль-Умари мы читаем, что ан-Нуман III в знак расположения к Хакаму Ибн Амру аль-Лахми ( Наkаm Ibn 'Amr al-Lahmi ) разрешил ему войти первым, когда ко двору собрались люди [208, ч. 1, с. 361]. Следовательно, существовал известный, выражавшийся хотя бы в очередности допуска в царские покои, дворцовый уклад, который в данном случае был нарушен.

Этот уклад очень не нравился поэту Тарафе, привыкшему к вольной жизни араба-пустынника, и он сочинил стих с порицанием Кабуса, сказав:

«Клянусь жизнью твоей [255]! Воистину, к царскому положению [256]Кабуса, сына Хинд, примешивается немало глупости.

Ты разделил время досуга. Вот такое властное решение: оно к чему-то устремлено, но отклоняется от него. Один день — для нас, другой — для куропаток. Эти несчастные летают, а мы — нет.

День куропаток — день гона; их гоняют с возвышенностей соколы.

А в наш день мы — на конях, которые стоят; мы не можем ни спешиться, ни двинуться с места» [44, с. 97–98].

Некоторые подробности можно почерпнуть и из рассказов о другом поэте, Набиге аз-Зубьяни, который, как показано в Части I, некоторое время пребывал при дворе ан-Нумана III. Мы видели, что на каком-то этапе недруги Набиги составили от его имени стих с порицанием царя, в котором последний именовался наследником ювелира. Ан-Нуман разгневался, о чем Набигу предупредил друг — Исам Ибн Шахбар аль-Джарми ( Isam Ibn Sahbar al-Garmi ), которого Абу-ль-Фарадж аль-Исфахани называет хаджиб -ом царя [172, ч. 9, с. 158]. Во времена Абу-ль-Фараджа хаджиб был камергером и привратником; подчас от него зависело, кто будет пропущен к повелителю. Вероятно, Абу-ль-Фарадж выражается языком своего времени, вследствие чего нельзя однозначно утверждать, что Исам действительно именовался хаджиб -ом и имел соответствующие обязанности. Но в том, что такая или подобная должность существовала, не приходится сомневаться.

Некоторые другие известия, касающиеся лахмидского дворцового ритуала, рассмотрены выше. Особое значение имеет упоминание Хамзы аль-Исфахани о том, что в начале каждого года лахмидский царь принимал съезжавшихся к нему племенных вождей. Похожий обычай существовал в Сасанидской державе, где в начале каждого года царь принимал вельмож, родственников и придворных [257]. У нас нет прямых указаний в источниках, но вполне возможно, что Лахмиды переняли этот обычай у Сасанидов, приспособив его к своему календарю. Кажется вполне естественным, что Лахмиды как наместники в чем-то подражали Сасанидам, обладавшим верховной властью над ними. Некоторые элементы дворцовых установлений, например, использование трона, прямо диктовались статусом Лахмидов как наместников.

Существовал определенный порядок пропуска на прием к лахмидскому царю. Наиболее показателен в этом отношении фрагмент воспоминаний халифа Умара Ибн аль-Хаттаба (634–644), сохранившийся у аль-Хамдани:

«Я (Умар. — Д. М .) прибыл к ан-Нуману, будучи юношей, вместе с юными курейшитами из Мекки; мы видели от него благодеяния. Мы явились в Медину и пребывали в ней несколько дней, а затем отправились в Хиру. Когда мы прибыли в аль-Узайб [258], нас задержали и написали ан-Нуману известия о нас и наши родословные. Он прислал [указание]: пропустите их. И он послал всадников сопровождать нас, и так мы прибыли в Хиру и жили в ней некоторое время. Он (ан-Нуман. — Д. М .) пребывал [там], [но] не встречался с нами. У него были посланцы арабов, и он не давал нам разрешения [явиться на прием], так что мы думали, [что все кончится] плохо. Затем в один из дней он уехал в свои шатры и стал заседать [там]. Первыми, кому он дал разрешение [явиться к нему], были люди святилища [259]. И мы встретились с ним. Он вел себя как друг курейшитов, спросил нас о нашем святилище, о том, чем мы живем и с чем явились к нему. Мы рассказали ему об этом. Затем мы ушли — а прежде он [велел] записать наши имена. Потом он вызвал послов и не оставлял их, пока ему это не наскучило, и он не поднялся с места. Мы пробыли [там] еще несколько дней; нам и другим присылали подарки. Нам было оказано предпочтение перед другими» [210, с. 28].