Сильвия Федеричи - Калибан и ведьма

женского труда. Таким образом, анализ сексуальности, деторождения и

материнства был в центре феминистской теории и истории женщин. В

частности, феминистки обнаружили и раскрыли стратегии и насилие, с

помощью которых андроцентрические системы эксплуатации стремились

подчинить и присвоить женские тела, показывая, что женские тела были

основной целью, исключительными объектами развертывания властных

методов и властных отношений. Действительно, многие феминистские

исследования, которые были сделаны с начала 1970-х, о контроле

репродуктивной функции женщин, влиянии на них изнасилований, избиений

и принуждения к красоте как к условию социальной приемлемости, являются

монументальным вкладом в дискурс телесности в наше время, показывая

ошибочность распространенного среди ученых убеждения, приписывающего

это открытие Мишелю Фуко.

Начиная с анализа «политики тела», феминистки не только произвели

революцию в современном философском и политическом дискурсе, но они

также начали ревалоризацию тела. Это было необходимо для того, чтобы

противостоять негативу, сопровождающему отождествление женственности с

телесностью, и создать более целостное представление о том, что значит быть

человеком [3]. Эта валоризация принимает различные формы, начиная от

стремления найти недуалистические формы знания, до попытки (вместе с

феминистками, которые рассматривают половые «различия» как

положительное явление) разработки нового языка и «[переосмысления]

телесных корней человеческого разума» [4]. Как заметила Рози Брайдотти, отвоеванное тело уже никогда не будет воспринято как биологическая

данность. Тем не менее, такие лозунги, как «возвращение тела» или

«проговаривание тела» [5] были раскритикованы постструктуралистскими, 17

фукианскими теоретиками, которые отвергают любые призывы к

инстинктивному освобождению как иллюзорные. В свою очередь феминистки

обвиняют фукианский дискурс сексуальности в том, что он не обращает

внимания на половые различия, в то же время присваивая многие открытия, сделанные феминистским движением. Эта критика вполне уместна. Кроме

того, Фуко настолько заинтригован «продуктивным» характером властных

методов, которыми окружено тело, что его анализ практически исключает

любую критику властных отношений. Почти апологетические особенности

теории Фуко о теле усугубляются тем, что он рассматривает тело

исключительно в дискурсивном контексте, и больше заинтересован в

описании того, как власть развертывается, чем в определении её источника.

Таким образом Власть, которая производит тело, представляется чем-то

самосущим, метафизическим объектом, универсальным, оторванным от

социальных и экономических отношений, и таким же непостижимым в своих

перестановках, как богоподобная Первопричина.

Может ли анализ процесса перехода к капитализму и первоначальному

накоплению помочь нам выйти за рамки этих альтернатив? Я считаю, что

может. Что касается феминистского подхода, нашим первым шагом должно

быть документирование социальных и исторических условий, при которых

тело стало центральным элементом и определяющей сферой деятельности для

формирования женственности. Следуя этому направлению, «Калибан и

ведьма» показывает, что тело для женщин в капиталистическом обществе

было тем же, чем завод был для наемных работников мужского пола: основным местом их эксплуатации и сопротивления, поскольку женское тело

было присвоено государством и мужчинами, и принуждено к

функционированию в качестве средства воспроизводства и накопления труда.

Таким образом, значимость, которую тело во всех его аспектах – материнство, деторождение, сексуальность – приобрело в феминистской теории и женской

истории, не может быть переоценена. «Калибан и ведьма» также подтверждает

феминистское открытие, заключающееся в отказе отождествлять тело со

сферой частного, и в этой связи, говорит о «политике тела». Кроме того, книга

объясняет, как тело может быть для женщин одновременно источником

идентичности и тюрьмой, и почему для феминисток так важно и в то же время

проблематично валоризировать его.

Что касается теории Фуко, история первоначального накопления

предлагает множество контр-примеров к ней, доказывая, что эта теория может

быть утверждена только ценой значительных исторических упущений.

Наиболее очевидным упущением является отсутствие охоты на ведьм и

дискурса демонологии в анализе укрощения тела. Несомненно, будь они

включены, они бы привели автора к другим выводам. Эти примеры

демонстрируют репрессивный характер власти, обрушившейся на женщин, и

маловероятность соучастия и обмена ролями, которое, по мнению Фуко, 18

существует между жертвами и их палачами в его видении динамики микро-

власти.

Исследование охоты на ведьм также ставит под вопрос допущение теории

Фуко относительно развития «биовласти», срывая с него покров тайны, которой Фуко окружает возникновение этого режима. Фуко регистрирует сдвиг

– предположительно в Европе XVIII века – от власти, основанной на праве

убивать, к другому её типу, осуществляемому через управление живой силой и

её стимулирование, например, через рост численности населения; но он не

предлагает никаких догадок о мотивах сдвига. Однако если мы помещаем этот

сдвиг в контекст возникновения капитализма, загадка исчезает, стимулирование живой силы оказывается не более чем результатом новой

озабоченности накоплением и воспроизводством рабочей силы. Мы также

видим, что поощрение роста численности населения государством может идти

рука об руку с массовым уничтожением жизни; во многих исторических

обстоятельствах – взять хотя бы историю работорговли – одно является

условием для другого. Действительно, в системе, где жизнь подчинена

производству прибыли, накопление рабочей силы может быть достигнуто

лишь при максимальном насилии, так что, по словам Марии Мис, насилие

само становится самой эффективной производительной силой.

В заключение: если бы Фуко изучил охоту на ведьм вместо того чтобы

фокусироваться на пасторских исповедях в своей «Истории сексуальности»

(1978), то он был понял, что такая история не может быть написана с точки

зрения универсального, абстрактного, асексуального субъекта. Кроме того, он

бы признал, что пытки и смерть могут быть поставлены на службу «жизни», или, лучше сказать, на службу производству рабочей силы, поскольку цель

капиталистического общества состоит в том, чтобы превращать жизнь в