Сильвия Федеричи - Калибан и ведьма

«самоочевидные законы природы» (Marx 1909, Vol. 1:809) — он

персонифицирует капиталистическую утопию и является отправной точкой

для Маркса.

166

Женщина, торгующая тряпьем, и бродяга. Набросок Луи-Леопольда Буальи (1761-1845).

Лишённые земли крестьяне и ремесленники не спешили мирно соглашаться на работу по

найму. Гораздо чаще они становились попрошайками, бродягами или преступниками.

Ситуация была совершенно другой в период первоначального

накопления, когда зарождающаяся буржуазия обнаружила, что

«высвобождение рабочей силы» — иными словами экспроприация

общинных земель у крестьянства — не было достаточным для того, чтобы

принудить лишенных собственности пролетариев к наемному труду. В

противовес Адаму Мильтона, который, после изгнания из Сада Эдемского, бодро отправлялся в жизнь, посвященную работе, [5] лишенные

собственности крестьяне и ремесленники не спешили мирно соглашаться на

работу по найму. Гораздо чаще они становились попрошайками, бродягами

или преступниками. Потребовался долгий процесс, чтобы взрастить

дисциплинированную рабочую силу. В XVI и XVII веках ненависть к работе

по найму была столь сильна, что многие пролетарии предпочитали риск

виселицы подчинению новым условиям труда (Hill 1975:219—39) [6].

Это был первый кризис капитализма, гораздо более серьезный, чем все

экономические кризисы, угрожавшие становлению капиталистической

системы в первой фазе ее развития [7]. Как хорошо известно, ответом

167

буржуазии было установление настоящего режима террора, осуществляемого путем ужесточения санкций (в частности, наказаний за

преступления против собственности), появление «кровавых законов» против

бродяг, предназначенных для прикрепления рабочих к рабочим местам, которые им навязывали, как когда-то крепостные были прикреплены к

земле и умножение наказаний. В одной только Англии 72 000 человек были

повешены в период 38-летнего правления Генриха VIII; и расправы

продолжались вплоть до конца XVI века. В 1570-х от 300 до 400 «негодяев»

были «пожраны виселицами в том или ином месте каждый год» (Hoskins 1977: 9; Holinshed, 1577). В одном Девоне 74 человека были повешены только

в 1598 году (там же).

Но насилие правящего класса не ограничивалось только карательными

мерами против правонарушителей. Оно также было направлено на

радикальное преобразование индивида, предназначенное для искоренения

любых форм поведения пролетариев, препятствующих навязыванию более

строгой трудовой дисциплины. Масштабы этой атаки хорошо видны в

социальном законодательстве, которое было введено в Англии и Франции к

середине XVI века. Игры были запрещены, особенно азартные, которые, помимо того, что были бесполезны, подрывали чувство ответственности

индивида и его «моральный облик». Были закрыты питейные заведения и

публичные бани. Нагота стала наказуема, как и многие другие

«непродуктивные» формы сексуальности и социальности. Было запрещено

пить, сквернословить, богохульствовать [8].

Именно в ходе этого обширного процесса социальной инженерии начала

оформляться новая концепция тела и новая политика по отношении к нему.

Новаторство заключалось в том, что тело было атаковано как источник всех

зол, и тем не менее изучалось с тем же энтузиазмом, что и движение

небесных тел.

Почему же тело заняло центральное место в государственной политике и

интеллектуальном дискурсе? Невольно напрашивается ответ, что эта

одержимость телом отражает страх, который пролетариат внушал

правящему классу [9]. Этот страх одинаково ощущали и буржуа, и

аристократы, которых, куда бы они не пошли, на улицах или в

путешествиях, осаждала угрожающая толпа, не то попрошаек, не то

грабителей. Этот страх ощущали также и те, кто управлял государством, надежность их позиций постоянно расшатывалась — но также и

обусловливалась — угрозой восстаний и общественных беспорядков.

Однако, здесь было нечто большее. Мы не должны забывать, что нищий

и мятежный пролетариат – который вынуждал богатых путешествовать в

экипаже, чтобы избежать покушений, или ложиться спать с двумя

пистолетами под подушкой – был тем же социальным субъектом, который

все в большей степени представлялся источником всех благ. Это был всё тот

168

же пролетариат, о котором меркантилисты, первые экономисты

капиталистического общества, не уставали повторять (хоть и не без задней

мысли), что «чем больше, тем лучше», часто сожалея, что так много тел

пропадает впустую на виселицах [10].

Должны были пройти многие десятилетия, прежде чем понятие

ценности труда вошло в пантеон экономической мысли. Но то, что труд

(«индустрия»), больше чем земля или любые другие «природные

богатства», был первичным источником накопления, хорошо понимали в то

время, когда низкий уровень технологического развития делал людей

самым важным производственным ресурсом. Как выразился Томас Ман, сын

лондонского купца и ярый апологет меркантилизма:

«… мы сами знаем, что наши собственные естественные товары не

дают нам столько доходов, как наши промышленные предприятия

… Железная руда в рудниках не многого стоит по сравнению с

пользой и работой, которые она дает, когда она вырыта, перевезена, куплена, продана, отлита в артиллерийские орудия, мушкеты … , выкована в якоря, болты, клинья, гвозди и т. п., употребляемые для судов, домов, телег, карет, плугов и других

орудий для обработки земли»9.

Даже шекспировский Просперо настаивает на этом важнейшем

экономическом факте в своей краткой речи о важности труда, которую он

произносит перед Мирандой, когда она выражает своё глубокое отвращение

к Калибану:

Но без него мы обойтись не можем:

Он носит нам дрова, огонь разводит

И делает всю черную работу.

(«Буря», Акт I, Сцена 2)

Затем Тело вышло на передний план социальной политики, потому что

оно оказалось не только животным (beast), инертным к стимулирующему

воздействию труда, но также контейнером рабочей силы, средством

производства, главной рабочей машиной. Именно поэтому в стратегиях

государства по отношению к телу мы находим столько жестокости, но также

и большой интерес; исследование движений тела и его свойств становится

отправной точкой для большинства теоретических рассуждений того века —

либо стремящихся утвердить бессмертие души, как Декарт, либо как Гоббс, исследующих принципы социального управления.