Сильвия Федеричи - Калибан и ведьма

азартные игры, играть на незнакомых инструментах, становиться

невидимым, покорить чьё-то сердце, приобрести неуязвимость на войне, и

даже заставить детей заснуть (Thomas 1971; Wilson 2000).

Уничтожение подобных практик было необходимым условием для

капиталистической рационализации труда, поскольку магия считалась

незаконной формой власти и способом получить что угодно без труда, то

есть отказом от работы в действии. «Магия убивает индустрию» —

сокрушался Фрэнсис Бэкон, признавая, что ничто не вызывало у него такого

отторжения, как предположение, что можно получить результаты без

малейших усилий, с помощью магических уловок, а не в поте лица (Bacon 1870:381).

Кроме того, магия основывалась на качественной концепции

пространства и времени, которая препятствовала регуляризации рабочего

процесса. Как могли новые предприниматели насаждать шаблоны

регулярной работы среди пролетариев, верящих в то, что есть счастливые и

несчастливые дни, то есть дни, когда можно путешествовать, и дни, когда

лучше оставаться дома; дни, в которые можно заключать браки и дни, когда

лучше тщательно избегать любых инициатив? В равной степени

несовместимой с капиталистической трудовой дисциплиной была и

концепция космоса, которая присваивала индивидууму особые силы: магнетический взгляд, способность становиться невидимым, покидать тело, управлять волей других с помощью магических заклинаний.

Нет смысла исследовать были ли эти силы реальными или

воображаемыми. Можно сказать, что во всех докапиталистических

обществах верили в них, и в последнее время, мы видим переоценку

практик, которые в Средние века были бы осуждены как колдовство. Следует

упомянуть растущий интерес к парапсихологии и практикам биологической

обратной связи, которые всё чаще применяются в мейнстримной медицине.

Сегодня возрождение магических верований стало возможным, поскольку

они больше не представляют собой общественную угрозу. Механизация тела

сейчас настолько неотделима от индивидуума, по крайней мере, в

промышленно развитых странах, что вера в оккультные силы не ставит под

угрозу регулярность социального поведения. Астрологии тоже позволили

вернуться, поскольку были уверены, что даже самый преданный

пользователь гороскопов сверится с часами, прежде чем идти на работу.

176

Фронтиспис первого издания «Доктора Фауста» Кристофера Марло (1604), изображающий мага, призывающего Дьявола, стоя в магическом круге, который

защищает его.

Однако, в XVII веке это было неприемлемо для правящего класса, который, в этой начальной и экспериментальной фазе капиталистического

развития, еще не достиг степени общественного контроля, необходимой для

нейтрализации магических практик, и не мог функционально интегрировать

магию в организацию общественной жизни. С точки зрения правящего

класса едва ли имело значение, были те магические силы, которыми, по их

собственным словам, обладали некоторые люди реальными или нет, ибо

само существование магических верований было источником социального

неповиновения.

Возьмём к примеру, широко распространённое поверье в то, что с

помощью магических чар можно найти спрятанное сокровище (Thomas 1971:234-37). Оно, безусловно, являлось препятствием для установления

строгой и принимаемой без возражений трудовой дисциплины. Не менее

опасным было использование низшим классом пророчеств, которые, особенно во время Английской революции (как и в Средние века), служили

для формулировки программы сопротивления (Elton 1972:142ff).

Пророчества были не просто выражением фаталистического смирения.

Исторически они служили средством, с помощью которого «бедняки»

выражали свои желания, легитимировали свои планы, и получали стимул к

действию. Гоббс признает это, когда предупреждает, что «нет ничего … что

177

бы лучше направляло людей в их работе, как предвидение последствий их

действий; пророчества много раз становились причинами предсказанных

событий».

Но независимо от опасности, которую представляла магия, буржуазия

должна была противостоять её силе, потому что она подрывала принцип

индивидуальной ответственности. Магия помещала определяющие факторы

социальных действий в сферу влияния звёзд, вне досягаемости и контроля.

Таким образом, в рационализации пространства и времени, которая

характеризовала философские рассуждения XVI и XVII веков, пророчества

были заменены на вычисление вероятностей, преимущество которых, с

точки зрения капитализма, заключалось в том, что они предполагали

регулярность и неизменность, то есть предполагалось, что будущее будет

похоже на прошлое, и ни серьезные изменения, ни революция не нарушат

координаты индивидуальных решений. Похожим образом буржуазия

вынуждена была противостоять допущению, что можно быть в двух местах

одновременно, поскольку фиксация тела в пространстве и времени, то есть

индивидуальное пространственно-временное положение, являлось

наиважнейшим условием для регулярности рабочего процесса [17].

Несовместимость магии с капиталистической трудовой дисциплиной и

необходимость общественного контроля – это одна из причин, почему

государством была развязана кампания террора – террора, которому без

оговорок рукоплескали многие, кто сейчас считается основателями научного

рационализма: Жан Боден, Марен Мерсенн, механицист и член

Королевского общества Ричард Бойль, и учитель Ньютона, Исаак Барроу

[18]. Даже материалист Гоббс, предпочитавший держаться в стороне, дал

своё одобрение. «Что касается ведьм – писал он – я полагаю, что их

колдовство не есть реальная сила, и тем не менее я думаю, что их

справедливо наказывают за ложную уверенность, будто они способны

причинять подобное зло – уверенность, соединенную с намерением

причинить это зло, будь они на то способны» (Leviathan 1963; 67). Он

добавлял, что если бы эти суеверия были устранены, «люди были бы более

склонны повиноваться гражданской власти, чем сейчас» (там же). Гоббс

знал, о чем говорил. Столбы, на которых сжигали ведьм и других

практикующих магию людей, и камеры, в которых их подвергали пыткам, были лабораторией, где производили квинтессенцию социальной

дисциплины, и было накоплено множество знаний о теле. Там уничтожалась

иррациональность, стоявшая на пути превращения индивидуального и

общественного тела в набор предсказуемых и управляемых механизмов. И