Сильвия Федеричи - Калибан и ведьма

именно там родилось научное применение пыток, поскольку кровь и пытки

были необходимы для «выведения породы животных», способных на

регулярное, однородное и однообразное поведение, навечно помеченных

памятью о новых правилах (Nietzsche 1965:189—90).

178

Пыточная камера. Гравюра Мане 1809 г. из книги «История Инквизиции в Италии, Испании и Португалии» Жозефа Лавалли.

Крайне важным элементом в этом контексте было осуждение абортов и

контрацепции как колдовства (maleficium), что передало женское тело –

матку, сведенную к машине для воспроизводства рабочей силы – в руки

государства и профессиональных медиков. Я вернусь к этой теме позже, в

главе об охоте на ведьм, где я утверждаю, что преследование ведьм было

апогеем наступления государства на тело пролетариата в Новое время.

Здесь я лишь подчеркну, что несмотря на насилие, осуществляемое

государством, дисциплинирование пролетариата на протяжении XVII и

XVIII века происходило медленно, встречая сильное сопротивление, которое

не мог подавить даже страх перед казнью. Типичный пример такого

сопротивления анализирует Питер Лайнбо в книге «Бунты против хирургов

в Тайберне». Лайнбо пишет, что во время казней в Лондоне начала XVIII века друзья и родственники осужденных боролись изо всех сил, чтобы

помешать ассистентам хирургов забрать тела для анатомических

исследований (Linebaugh 1975). Борьба была такой ожесточенной, потому

что страх перед вскрытием был не меньше страха смерти. Препарирование

исключало возможность, что осужденный снова оживет после неумело

выполненной казни, как это часто бывало в Англии XVIII века (там же: стр.

102-104).

Среди людей была распространена магическая концепция тела, согласно

которой тело продолжало жить после смерти, и со смертью обретало новое

179

могущество. Люди верили, что мертвые имеют силу «возвращаться снова» и

обрушивать свою последнюю месть на живых. Также они верили, что труп

имеет исцеляющую силу, так что толпы больных людей собирались вокруг

виселиц, ожидая, что прикосновение к конечностям висельника сотворит

такое же чудо, как, по поверьям, прикосновение короля (там же: стр. 109-110).

Препарирование, таким образом, рассматривалось как дальнейшее

надругательство, вторая и более значительная смерть, и осужденные

проводили свои последние дни делая все возможное, чтобы их тело не

попало в руки хирургов. Эта битва, ведущаяся у подножия виселиц, демонстрировала одновременно жестокость, которая сопровождала научную

рационализацию мира, и столкновение двух противоположных концепций

тела, два противоположных смысла, вкладываемых в него. С одной стороны, имеется концепция тела, которая рассматривает его как наделённое силами

даже после смерти; труп не вызывает отторжения и не воспринимается как

что-то испорченное или неизменно чуждое. Другая концепция считает

мертвым даже живое тело, постольку поскольку оно мыслится как

механическое устройство, которое можно разобрать как любую машину.

«Виселицы, стоявшие на перекрестке Тайберн-роуд и Эджвар-роуд – пишет

Питер Лайнбо – наглядно демонстрируют нам, что история лондонской

бедноты и история английской науки пересекаются». Это не было

случайностью; не было совпадением и то, что прогресс анатомии зависел от

возможности хирургов похищать тела повешенных в Тайберне [19]. Процесс

научной рационализации был близко связан с попыткой государства

насадить свой контроль над упрямой рабочей силой.

Как фактор, определяющий новое отношение к телу, эта попытка была

даже важнее, чем развитие технологий. Как утверждает Дэвид Диксон, соединение нового научного мировоззрения с увеличивающейся

механизацией производства может использоваться только как метафора

(Dickson 1979: 24). Конечно, часовые механизмы и автоматизированные

устройства, которые так интриговали Декарта и его современников

(например, передвигаемые гидравликой статуи), служили моделями для

новой науки и для механицистских рассуждений о движениях тела. Правда и

то, что начиная с XVII века, анатомические аналогии были калькой с

рабочих цехов мануфактурщиков: руки рассматривались как рычаги, сердце

– насос, легкие – мехи, глаза – линзы, кулак – молот (Mumford 1962:32). Но

эти механические метафоры отражали не влияние технологии как таковой, но тот факт, что машина становилась моделью общественного поведения.

180

Эта немецкая гравюра XVI века являет собой наглядный пример новой механистической

концепции тела. Крестьянин представлен на ней всего лишь средством производства, телом, состоящим целиком из сельскохозяйственного инвентаря.

Побуждающая сила необходимости общественного контроля очевидна

даже в области астрономии. Классическим примером является Эдмунд

Галлей (секретарь Королевского общества), который в связи с появлением в

1695 году кометы, позже названной его именем (речь, по-видимому, идёт о

комете Галлея, а она наблюдалась в 1682 г., а после этого только в 1759 г. –

прим. перев.), организовал по всей Англии клубы, чтобы

продемонстрировать предсказуемость природных явлений и развеять

народную веру в то, что кометы предвещают социальные бедствия.

Пересечение путей научной рационализации и дисциплинирования тела

социума становится еще более очевидным в общественных науках. Мы

видим, что фактически их развитие базировалось на гомогенизации

социального поведения и конструировании прототипа индивидуума, на

который все должны были равняться. В терминах Маркса, этот

«абстрактный индивидуум», представляющий социальную норму, 181

конструировался по единому шаблону и подвергался радикальной

деиндивидуализации, так что все его способности могли быть осмыслены

только в их самых стандартизованных аспектах. Конструирование этого

нового индивидуума было фундаментом для развития того, что Уильям

Петти позже назовёт (используя терминологию Гоббса) политической

арифметикой – новой наукой для изучения всех форм социального

поведения в терминах чисел, мер и весов. Проект Петти был реализован с

развитием статистики и демографии (Wilson 1966; Cullen 1975), которые

производили на теле социума те же операции, что анатомы на теле

индивидуума, то есть расчленяли население и изучали его движения – от

рождаемости до смертности, от поколенческих до профессиональных