Сильвия Федеричи - Калибан и ведьма

Каролин Мерчант в книге «Смерть природы» (1980), находя корни

преследования ведьм в сдвиге парадигмы, спровоцированном научной

революцией и конкретно развитием декартовой механистической философии.

По мнению Мерчант, этот сдвиг заменил органическое мировоззрение, которое рассматривало природу, женщин и землю как матерей-кормилиц, механистическим мировоззрением, которое понизило их в статусе до

«пассивных ресурсов», стирая любые этические ограничения на их

эксплуатацию (Merchant 1980:1275). Женщина-как-ведьма, утверждает

Мерчант, преследовалась как воплощение «дикой стороны» природы, всего

того, что в природе казалось беспорядочным, неконтролируемым, и поэтому

противоречащим проекту, осуществляемому новой наукой. Мерчант находит

доказательство связи между преследованием ведьм и подъемом новой науки в

работе Френсиса Бэкона, одного из известных отцов нового научного метода.

Она показывает, что его концепция научного исследования природы была

смоделирована по образцу допроса ведьм с применением пыток, и изображала

природу как женщину, которую нужно завоевать, сорвать с неё покровы и

изнасиловать (Merchant 1980:168-72).

Точка зрения Мерчант заслуживает уважения, поскольку оспаривает

допущение, что научный рационализм был двигателем прогресса, и

акцентирует наше внимание на глубоком отчуждении, которое современная

наука установила между людьми и природой. Она также прослеживает связь

между охотой на ведьм и разрушением окружающей среды, и привязывает

капиталистическую эксплуатацию природного мира к эксплуатации женщин.

Однако, Мерчант упускает из виду тот факт, что «органическое

мировоззрение», которое поощрялось элитами в донаучной Европе, допускало

рабство и истребление еретиков. Нам также известно, что стремление к

технологическому господству над природой и присваивание женских

созидательных сил прекрасно вписывалось в различные космологические

рамки. Маги Ренессанса тоже были заинтересованы в этом [40], в то время как

248

ньютоновская физика была обязана своим открытием гравитационного

притяжения не механистическому, а магическому взгляду на природу. Более

того, к началу XVIII века, когда механицизм исчерпал себя, и возникли новые

философские течения, которые подчеркивали ценность «взаимодействия»,

«восприимчивости» и «страсти», они тем не менее легко интегрировались в

проект новой науки (Barnes and Shapin 1979).

Мы также должны учитывать, что интеллектуальный фундамент, который

поддерживал преследование ведьм, не был прямо взят со страниц

философского рационализма. Скорее, это было переходное явление, вид

идеологической поделки, сфабрикованной для решения конкретной задачи, которую на неё возложили. Внутри нее, элементы, взятые из фантастического

мира средневекового христианства, и рационалистические аргументы, и

процедуры современного бюрократического суда, сочетались тем же способом, каким при создании нацизма культ науки и технологии сочетался со

сценарием восстановления архаичного, мифического мира кровных связей и

пред-денежного верноподданства.

249

Желание алхимиков «присвоить фукнцию материнства» хорошо отражает эта

иллюстрация, на которой Гермес Трисмегист (мифический основатель алхимии) изображён с плодом в чреве, что подразумевает «оплодотворяющую роль мужчины».

Эта точка зрения предложена Паринетто, который замечает, что охота на

ведьм была классическим примером (к сожалению, не последним) того, что в

истории капитализма «откат» означает шаг вперед с точки зрения

установления условий для накопления капитала. Ибо призывая дьявола, инквизиторы избавлялись от народного анимизма и пантеизма, переопределяя в более центрированной форме местоположение и

распределение власти в космосе и обществе. Таким образом, в охоте на ведьм

дьявол, как ни парадоксально (пишет Паринетто), функционировал как

истинный слуга Господа, который способствовал прокладыванию пути для

новой науки. Как и бейлиф, тайный агент Господа, Дьявол принёс в мир

порядок, очистив его от конкурирующих влияний и утвердив Бога как

исключительного правителя. Он так хорошо упрочил Божью волю над делами

человеческими, что через столетие, с появлением ньютоновской физики, Бог

мог спокойно удалиться от мира, не опасаясь за его сохранность и

удовлетворенно наблюдать издалека за его движением, подобным движению

часового механизма.

Рационализм и механицизм, следовательно, не были прямой причиной

преследований, хоть они и поспособствовали созданию мира, ориентированного на эксплуатацию природы. Гораздо более серьезной

причиной для подстрекательства к охоте на ведьм была нужда европейских

элит в уничтожении целого образа жизни, который к концу Средневековья

угрожал их политической и экономической власти. Когда эта задача была

выполнена – то есть, когда социальная дисциплина была восстановлена, и

укрепилась гегемония правящего класса – тогда и закончились ведовские

процессы. Вера в колдовство теперь могла даже стать предметом насмешек, осуждалась как суеверие, и вскоре была забыта.

Этот процесс начался по всей Европе ближе к концу XVII века, хотя в

Шотландии ведовские процессы продолжались в течение еще трёх десятков

лет. Фактором, способствующим завершению охоты на ведьм, стало то, что

правящий класс начинал терять контроль над ней, попадая под огонь своей

собственной репрессивной машины, доносов, нацеленных против своих

собственных членов. Миделфорт пишет, что в Германии:

«…как только языки пламени подобрались ближе к именам людей, наделенных высоким статусом и властью, судьи потеряли доверие

к признаниям, и паника стихла…» (Midelfort 1972:206).

Во Франции также финальная волна процессов принесла массовые

общественные беспорядки: слуги обвиняли своих хозяев, дети родителей, мужья обвиняли жён. В этих обстоятельствах король решил вмешаться, и

Кольбер расширил юрисдикцию Парижа на всю Францию, чтобы положить

250

конец преследованиям. Был обнародован новый правовой кодекс, в котором

колдовство даже не упоминалось (Mandrou 1968:443).

Точно также как когда-то государства начали охоту на ведьм, теперь, одно

за другим, они взяли на себя инициативу по её прекращению. С середины XVII века и далее были приложены все усилия, чтобы затормозить судебное и

инквизиторское рвение. Ближайшим последствием явилось то, что в XVIII веке количество общеуголовных преступлений (common crimes) внезапно